Клювы - Максим Ахмадович Кабир

Запах развеял сомнения. Так пахло из гардероба долгое время после ее смерти. Обонятельный призрак, поселившийся в вещах. Филип обрызгивал квартиру духами Яны, а когда духи закончились, купил новые флаконы. (Продавец сказал: «Вашей жене понравится».)

Он шагнул навстречу фантому.

В зелени глаз отразилось постаревшее, изодранное горем лицо Филипа. Он перебирал ее локоны, очерчивал дрожащими пальцами скулы. Яна застыла в янтаре пяти лет – между тридцатью семью и сорока двумя. В том возрасте она была красива как никогда – пик женской красоты.

Он чувствовал пьянящий аромат, дыхание на своей коже. Проведя ладонью по груди Яны, почувствовал упругость пробивающихся сквозь ткань сосков.

Она была не просто жива, но гораздо более жива, чем он.

– Ты ушла от меня.

– Так было нужно. – Мудрость могил и потаенных склепов звучала в родном голосе.

– Для чего?

– Чтобы ты научился.

Она погладила его по седой щетине. Он вспомнил, как в последний раз Яна замерла, обнаженная, на пороге комнаты. Вспомнил вкус винограда, мускусный вкус ее лона.

Слезы капали на гладкую, без линий, ладонь жены.

– Чему меня могла научить твоя смерть?

– Не спать, – ответила она. – Все взаимосвязано. Подготовка к твоей миссии.

– Я не понимаю.

Единственное, чего ему хотелось, – зарыться в ее кудри и, может, потом, проникнуть под платье, сплестись, стать одним, чтобы кости проросли друг в друга.

– Ты – особенный, мой мальчик, – сказала Яна. – В твоих, и только твоих силах разбудить человечество.

– Но как?

– Ответь сначала: зачем? Зачем Лунное Дитя усыпило людей?

– Чтобы уничтожить цивилизацию?

– Глупости! – Она мелодично рассмеялась. – Мы не мешали ему. Напротив, Дитя устанавливало с нами связь, чтобы предупредить о грядущих трагедиях. Когда «Аполлон семнадцать» высадился на Луну, оно говорило с Сернаном и Шмиттом. Записи засекретили, но правительству США удалось предотвратить множество катастроф, вызванных тайфунами, землетрясениями и торнадо, – благодаря помощи свыше. Не всю полученную информацию истолковали правильно, иначе в Китае не прорвало бы дамбу, мы бы избежали жертв в Лос-Родеосе и Джонстауне.

– Но, Яна… миллионы погибли за три дня.

– Это было необходимо. Чтобы не погибли миллиарды. Малое зло ради выживания всего вида.

Филип непонимающе замотал головой.

– Послушай, – сказала вкрадчиво Яна, – одно из десяти яблок сгнило внутри. Как найти испорченный плод?

– Надкусить каждый?

– Верно. Если ты надкусишь девять яблок и не найдешь гниль, какое из яблок сгнило?

– Десятое.

– Десятое, – повторила Яна, не прекращая гладить его по щекам. – Лунное Дитя искало человека, который вскоре уничтожит все живое на Земле. Солнечного Короля.

Словно раскаленный гвоздь впился в мозг Филипа.

– Корнея?

– И снова верно. Ему нужен Корней. Единственный, защищенный от сил Луны. И, лишь усыпив всех, можно было выявить цель.

– Но Корней никому не грозит.

– Осознанно – нет. Но свет внутри него – червь, способный сожрать планету. И вот почему я научила тебя не спать.

– Погоди… – Филип отстранился, но Яна пылко прильнула к нему.

– Ты должен помешать Солнечному Королю. Убей его, мой мальчик, и мир проснется. Судьба человечества на чашах весов.

– Чашах весов? – хмурясь, переспросил Филип.

– Да!

– «Родина на чаше весов». «Честь на чаше весов». Слова из арсенала моего отца. Яну они страшно бесили.

– Я – Яна! Не время придираться к словам. Сегодня в одиннадцать часов Солнечный Король придет к маятнику. Там все началось, и там закончится. – Филип высвободился из объятий. – Ты прикипел к пареньку, я понимаю. И он ни в чем не виноват. Но воспринимай его как опухоль. Ты обязан. Исцели мир! Верни все, как было.

– Нет! – отчеканил Филип.

Серебряные полумесяцы вспыхнули гневно в зрачках жены.

«Эта тварь не Яна, – подумал Филип, пятясь. – Она использует память о Яне, чтобы добиться своего».

– Ты смеешь мне перечить?!

Серебро залило глаза. За веками горели две луны. В их липком свете лицо женщины посерело и удлинилось.

Филип ринулся к крыльцу. На бегу подобрал топор. Заскрипели половицы, он встал в боевую стойку возле спальни.

Он видел дверной проем. Колышущуюся снаружи темень, хотя до сумерек было далеко.

– Мне… перечить? – Голос булькал из-под толщи вод.

Рыжие отростки вползли в дом. Потрогали косяки, петли и притолоку. Уцепились щупальцами спрута за дверную коробку. Существо вошло в коридор. Босые ступни скользили над полом, руки потянулись к Филипу. Из неровных порезов прорастали локоны. Волосы кишели вокруг мокрой свалявшейся массой. Текли из опустевших глазниц. Платье разлезлось, обнажив истлевшую плоть в мелких дырах: ячеистые соты пчел.

«Маскарад! – Филип занес топор. – Не верь ничему!»

– Ты изменил мне… – прошипела мертвячка.

Заслонка печи распахнулась, и из недр поползли волосы и заиграла музыка. Ритм-энд-блюз. House of The Rising Sun группы The Animals.

– Ты трахал ту тощую наркоманку, – промолвила разлагающаяся гадость.

Волосы волокли ее к Филипу, ближе и ближе. По подбородку сочился ил вперемешку с клочьями шерсти. Белесые жуки роились в черной пасти, на языке, на черных собачьих деснах.

– Я ненавижу тебя! – заорала мертвячка. – Я презираю тебя!

В памяти Яна обернулась, махнув пологом своих прекрасных кудрей, и тихо сказала:

– Я люблю тебя.

– А я люблю тебя.

Филип ударил топором. Металлическое полотно рассекло надвое костистую морду. Раздался треск рвущегося холста. Музыка заглохла, будто магнитофон зажевал пленку. Призрак рассыпался, став горстью волос и осенних листьев, которые вымело за порог сквозняком.

Филип, задыхаясь, прислонился к стене.

Сердце пробовало открепиться от незримых ниточек, соединяющих его с телом, и упорхнуть на волю.

– Раз, два, три, – считал он, – четыре, пять, шесть.

За спиной Камила улыбнулась во сне и потерлась носом о наволочку.

Бабушка Догма снова заняла свой пост. Невидящими глазами таращилась в небо.

Украинская улица внешне не пострадала от ракшасов, а грузная старуха возле поликлиники усиливала обманчивое впечатление. Что заставило ее прийти сюда, притопать из супермаркета? Память о любимой лавочке?

Корней припарковал внедорожник у дома. Лампочка бензобака мигала, но мародерствующая Камила предусмотрительно запаслась топливом. В багажнике плескалась соляркой канистра. Он хлопнул дверцами.

Бабушка Догма зашевелилась, принюхалась.

– Не вставайте! – Корней поднял руку, чтобы свет озарил слепые глаза старухи. Бабушка Догма завалилась на спинку лавки, приняла свою обычную позу для сна. Забормотала.

Он напряг слух и разобрал в мычании спящего человека:

– Ночью… кормит птенцов… слабеет…

Словно заблудившиеся в лабиринте души взывали к нему с просьбой о помощи или мести.

Корней отворил подъездную дверь.

Дядя Женя уполз с площадки – багровые потеки вывели на задний двор. Сосед скорчился под мусорным контейнером. И мертвый он продолжал сжимать нож и таращиться в небо. Смерть наступила от потери крови – асфальт был выкрашен красно-коричневым. Утешало лишь то, что дядя Женя не осознал момент перехода.

– Я же мог вас спасти, – сказал Корней, – соорудить шину, перебинтовать.

«Тогда, – напомнил голос разума, – погибла бы Оксана».

Замкнутый круг.

Корней попытался закрыть соседу глаза, но плоть окоченела, веки не поддались.

Так и остался дядя Женя изучать в посмертном состоянии облака.

Хотелось лечь рядом и рыдать, но в клокочущем свете Корней отыскал силы, чтобы добраться до этажа.

В коридоре зажглась и с хлопком перегорела лампочка. Он покинул квартиру позавчера, но, казалось, прошла целая вечность. Недоеденные орехи ждали