Ключ к убийству - Урса Алекс
– Вы знали Анжело Бертолини? – спросил ее Франсуа напрямик, едва пришел в себя. Женщина слегка смешалась от его прямолинейности, но не стала спорить и скрывать правду.
– Да, мы были очень близки. Можно сказать, Анжело был мне как старший брат. Когда я пришла в монастырь, он уже был здесь. Он учил меня музыке. Анжело не жил на территории монастыря – это не дозволено уставом. Он проживал в гостевом домике за территорией обители. Анжело был хорошо здесь известен, и матушка-настоятельница любила его как собственного сына.
– Постойте, вы сказали, что в монастыре нет мужчин, так? – нахмурился Франсуа.
– Так, – согласно кивнула сестра Виттория, – конечно, монастырь уже не тот, что сотни лет назад. Мы контактируем с представителями мужского пола при необходимости, но они не проживают на территории обители.
– А дети в приюте? Кто занимается их воспитанием и обучением? – гнул свою линию Франсуа, вспоминая о рисунке из квартиры Анжело.
– Дети-сироты учатся в церковной школе при монастыре. Их обучением и уходом за ними занимаются монахини. А что? – не поняла сестра Виттория.
– То есть мужчины-священники к детям доступа не имеют? – не унимался Франсуа.
– Нет, – покачала головой монахиня. – Это точно.
Франсуа готов был застонать в голос от осознания своей глупости. Ну как он, следователь с таким стажем, мог не понять очевидного? Он так уперся в версию, что детские переживания Анжело связаны с монастырем, что упустил само собой разумеющееся. У Анжело Бертолини не было шансов подвергнуться насилию со стороны священнослужителя в женском монастыре. Но тогда где и как? И когда? В еще более раннем детстве? До монастыря? Или, что еще более вероятней, никакого насилия и никакого священнослужителя и в помине не было и речь идет о банальной фантазии. Ведь мог же Анжело рисовать просто так, взяв сюжет не из своего прошлого, а придумав его. Разочарованию Франсуа не было предела. Но он все же спросил упавшим голосом:
– Какова вероятность, что здесь над ребенком было совершено насилие со стороны мужчины-священнослужителя?
Сестра Виттория уставилась на него как на умалишенного и ответила твердо:
– Это невозможно. Не здесь. Не в этих стенах.
– В этой жизни все возможно, – зло выплюнул Франсуа и криво усмехнулся. – Вы понятия не имеете, что может произойти в этой жизни.
Разочарование уступило место банальной злости. Злости на себя самого. Злости на то, что проделал такой путь в погоне за химерой. На то, что перестал обращать внимание на очевидные доказательства и принял желаемое за действительное. Вся его теория была построена на его личной симпатии к Анжело и старой, плохо залеченной боли из его собственного прошлого. Его злость разрасталась в нем, как злокачественная опухоль, и требовала выхода. Он понимал, что не прав и что сестра Виттория, конечно же, ни в чем не виновата, но не мог взять себя в руки.
– А вы жестоки, – сказала сестра Виттория без улыбки.
Франсуа вздрогнул. Его всю жизнь уличали в излишней мягкотелости, намекая, что он слишком чувствителен для работы следователем, и он все время безуспешно стремился доказать всем, что может быть твердым и несгибаемым. И вот, в первый раз он услышал от постороннего человека о том, что жесток. Он задумался, права ли монахиня. Неужели он и впрямь стал жесток из-за дела Бертолини? Франсуа прислушался к себе. Что-то темное и не поддающееся контролю с его стороны все чаще поднималось со дна души, разъедая его сущность и заставляя принимать решения, которые прежний Франсуа Морель не стал бы даже рассматривать. Разве не поэтому он, не сомневаясь ни секунды, пожертвовал бедной Ирэн Дассини? И если все так, не пришла ли пора остановиться, пока он не совершил что-то еще, что нельзя будет исправить и что сломает еще чью-то жизнь? Он потряс головой и заметил, что сестра Виттория смотрит на него внимательно и с долей сочувствия. Ему стало стыдно.
– Извините, – попросил он прощения, – нервы сдают. Я, кажется, слишком много на себя взял и теперь от меня слишком многое зависит.
Сестра Виттория, все так же не улыбаясь, смотрела на него. Франсуа стало совсем не по себе. Монахиня медленно встала из-за стола и подошла к окну.
– От вас ничего не зависит, – нарушила наконец молчание сестра Виттория, – и думать так – один из самых страшных смертных грехов, Франсуа. Вы верите в Бога?
– Послушайте… – начал Франсуа, но она прервала его.
– Гордыня, – спокойно произнесла сестра Виттория, не отрывая взгляда от окна, и по спине Франсуа побежали мурашки, – этот грех называется гордыня. Думать, что от вас что-то зависит и вы можете все контролировать, – значит сопоставить себя Господу нашему. Запомните, все в руках Его, на все воля Его.
Франсуа молчал завороженно. Злость прошла, и теперь он хотел только одного – слушать спокойный голос сестры Виттории. Монахиня продолжала:
– Я знаю, что вы хотите сказать мне. Знаю, что вы благодаря работе полицейского многое видели и немало пережили. Но поверьте мне, многие из женщин в этих стенах могут рассказать и не такое. В монастырь чаще приходят не оттого, что жизнь прекрасна и удивительна. У каждой из нас своя история. Но знаете, что? – повернулась она к Франсуа. Лучи заходящего солнца из окна за спиной осветили ее фигуру, и на мгновение Франсуа показалось, что он разговаривает с ангелом. – Господь милосерден.
Она помолчала еще немного, видимо, чтобы дать ему время успокоиться и прийти в себя, и вернулась на свое место за столом.
– А теперь я повторю то, что уже сказала. Дети здесь, в монастыре, находятся под надежной защитой. Иногда к тем из них, что имеют дальних родственников, приезжают с визитом. Но это редкие случаи. Обычно сюда попадают лишь те, кто остался совсем без поддержки. Те, кому не на кого надеяться. Поэтому визит к кому-нибудь из детей мужчины-священнослужителя не прошел бы незамеченным.
Франсуа кивнул и постарался собраться с мыслями – следовало задать еще много вопросов.
– Скажите, в монастыре ведутся какие-нибудь записи о том, как в приют попадают воспитанники? – поинтересовался он.
– Да, – кивнула сестра Виттория, – на каждого воспитанника заводится что-то вроде дела, где описывается, как и откуда попал в приют ребенок и дается оценка физического и психического состояния ребенка.
– Что происходит с этими документами, когда ребенок взрослеет и покидает стены монастыря? – задал следующий вопрос Франсуа.
– Все дела мы храним в архиве, – спокойно пояснила сестра Виттория.
– Я могу взглянуть на дело Анжело Бертолини? – холодея от предчувствия, спросил Франсуа.
– Думаю, это не проблема, – задумчиво кивнула сестра Виттория, – я сейчас попрошу сестру Клементину из архива найти файл Анжело. – С этими словами она протянула руку к телефонному аппарату на столе. Прогресс неизбежно добрался и до монастырских стен, подумал Франсуа. Сестра Виттория тем временем негромко переговаривалась с кем-то на другом конце провода. Закончив, она с улыбкой повернулась к Франсуа: – Все в порядке. Сейчас нам принесут нужную папку. Хотите чаю? – спросила она доброжелательно.
– Я бы не отказался от чашечки кофе, – с надеждой обронил Франсуа, но сестра Виттория покачала головой:
– Мы не пьем кофе здесь, в монастыре. – Франсуа показалось, что в ее голосе промелькнуло сожаление. – Но вам понравится наш чай. Мы завариваем его на особых травах. – В ответ Франсуа лишь кисло улыбнулся.
Через несколько минут он, жмурясь от удовольствия, отпивал чай из большой керамической чашки. Напиток и правда был невероятно вкусный, хоть и не походил на чай вообще. Франсуа чувствовал, как тепло и спокойная, ровная энергия разливаются по венам. Общество сестры Виттории нравилось ему все больше и больше. Он украдкой рассматривал монахиню, бросая короткие заинтересованные взгляды в ее сторону, пока она что-то писала, чуть хмурясь и закусывая щеку изнутри. Она не была абсолютной красавицей, как ему показалось сначала. В чертах определенно было что-то неправильное, но эта неправильность придавала ей очарование, делая ее лицо запоминающимся. Кроме того, от нее веяло светлой чистой добротой. Франсуа в который раз задал себе вопрос, что могло привести женщину к монашескому обету, и не смог представить себе ответ.
