Синдром самозванца (СИ) - Че Виктор

Я улыбнулся. Еще до того, как Жанна заболела, у нас была локальная шутка: арт-дилеры — это торговцы результатами невротических колебаний, потому что все художники — невротики, как и писатели, и музыканты, и прочие творцы, поскольку без психоза не бывает творчества. И если арт-дилеру не удалось обзавестись гигиеническим минимумом психологического образования, то рано или поздно какой-нибудь художник-невротик его либо убьет, либо затащит в пучины своего безумия. А потом Жанна заболела, и так шутить мы перестали.

— Хорошо, но если тебе вдруг станет скучно, ты меня останови, ладно?

— Договорились, — ответила Полина и сделала микроглоток своего эспрессо.

— У нас есть три эпизода убийств. Три девушки разного типажа, это почти сразу исключает сексуальный мотив.

— Но при этом все они стюардессы, — заметила Полина.

— Справедливо, — ответил я, — но не забывай, что стюардессы они на борту, а два убийства были совершены вне самолетов. И на улице это обычные девушки в пиджаках и юбках. Да, все три были в форме, но стюардесса была одна, Ольга Спиридонова, убитая в воздухе. Ангелина и Винера, убитые на земле, могли быть кредитными инспекторами в банке. Если бы тяга убийцы была направлена именно на стюардесс, то он постарался бы убить их всех в воздухе или по крайней мере на борту, пока идет подготовка самолета к вылету. Но даже не это главное. Важнее то, что убийца нам сообщил вторым убийством, когда устранился от созерцания, как задыхалась Ольга. Процесс умирания ему был не интересен. Все, это окончательно убирает сексуальный подтекст, потому что для маньяка это самое важное в преступлении. Нашему убийце было важно совсем другое.

— Какое?

— Эти три девушки чем-то объединены, — сказал я. — Чем-то, что лежит в основе его потребности, которую он удовлетворяет за счет убийства. Он совершает какую-то благородную миссию, творит некое благо обществу.

— Ему так внутренний голос нашептал?

— Нет, — ответил я, — когда внутренний голос шепчет, тогда человек болен. Наш убийца абсолютно и бесповоротно здоров. Возможно, с небольшими отклонениями, но здоров. Больной не сможет так тщательно продумать убийства и осуществить их без сучка и задоринки, не говоря уже о том, что психически больному человеку крайне сложно сделать карьеру. А наш убийца всего добился сам, и он весьма обеспечен.

— В поведении или образе жизни девушек было что-то, от чего его триггерит?

— Верно, — сказал я. — Причем, едва это заметив, он сначала убеждается, что зарегистрировал истинное отклонение, от которого ему некомфортно, затем преследует жертву, изучает ее, выбирает подходящий момент и совершает преступление. Способ убийства хорошо знаком — умерщвление химическим веществом. Скорее всего, он разбирается в химии, потому что использует разные формы яда: не только сухое вещество, но и жидкость. Если ты плохо знаком с химией, то можешь сомневаться в эффективности одной из форм. Вдруг испарится? Вдруг нужна доза больше? Вдруг разъест емкость для хранения? А он уверенно жонглирует специфическими знаниями, которые должен был где-то получить. Это может быть врач, физик, химик, человек, работающий с химикатами на производстве. Но если сюда наложить другие составляющие профиля, требующие наличия свободного графика, возможность активного передвижения по миру, то круг сужается, например, до успешного, высокооплачиваемого врача, который большую часть времени работает на себя.

— Разве такие есть? Разве не нужна лицензия для осуществления врачебной деятельности?

— Нужна, конечно, — ответил я, — если ты работаешь в какой-нибудь клинике на полставке, это обеспечивает тебе лицензию, а на самом деле основной доход идет за счет частных консультаций.

— Ничего себе. И люди пользуются такими услугами?

— Еще как. Врачей мало, а толковых еще меньше. А тех, кому не все равно, вообще единицы. Найдешь такого — и вцепишься в него железными когтями.

— И у вас есть подозреваемый?

— Есть, — ответил я. — Мне как раз позвонил детектив ПАР с сообщением, что наш подозреваемый покинул страну.

— Его можно объявить в международный розыск? — спросила Полина.

— Можно, — ответил я. — Но улик для этого недостаточно. Видишь ли, я считаю, что доктор не сам совершал преступления. Он использовал кого-то, кем-то манипулировал. Угрожал чем-то. Ровно так же, как поступил с Павлом. Для того чтобы доказать причастность в таком случае, нужно выявить мотив и найти исполнителя. У меня нет ни того, ни другого.

— И что же делать?

— Пока не знаю. Но скоро узнаю. Идем, нам уже пора.

Это было ужасающее зрелище. Жанна была похожа на покойницу. Белая, иссохшая, болезненная, вся утыкана трубками, в окружении пищащих аппаратов. Ее маленькое тело утопало в темно-синей больничной постели, руки сложены поверх одеяла. Я не узнал ее. Говорят, что смерть делает человека другим. Болезнь поступает так же.

— Глубокое повреждение головного мозга, разрыв аневризмы и в результате обширный инсульт, — сказала врач-невролог, та самая, которая взялась за лечение по протекции от Поли. — Стабильная кома, мне очень жаль. Активности мозга практически никакой. Скорее всего, она никогда больше не проснется. Все, что мы можем, — это стабилизировать ее состояние, а дальше ей будет нужен пожизненный уход.

— Сколько вы можете продержать ее здесь? — спросила Поля. В глазах у нее стояли слезы.

— Максимум десять дней, — ответила врач, — дальше обязаны выписать. Из опеки еще не звонили, я думаю, через неделю начнут интересоваться.

— Спасибо, мы что-нибудь придумаем.

— Я вас оставлю, но ненадолго, хорошо?

— Да, спасибо.

Врач оставила нас одних в палате. Помимо Жанны здесь лежали еще три женщины примерно в таком же состоянии. Они были без сознания, подключены к аппаратуре. Судя по табличкам, прикрепленным к спинкам кроватей, Жанна среди них была самой молодой, хотя по внешнему виду этого не скажешь.

— Я не понимаю, почему это все случилось с ней, — сказал я. — Сначала шизофрения, потом удар за ударом. Удар за ударом.

— Проклятие какое-то, — ответила Поля. — И что сейчас делать, Вить? Если мы ее не устроим в нормальный хоспис, опека отдаст ее в какую-нибудь сраную больницу, где ее даже мыть не будут. И сиделку не наймешь. И навестить не придешь. Все запретят.

— Я в курсе, — сказал я. — Я постараюсь ускорить процесс или договорюсь с опекой, чтобы они не препятствовали размещению Жанны в нормальном хосписе.

Я взял Жанну за руку. Она была совсем тонкой, кожа и кости. Полное истощение. Но все же теплой. У Жанны всегда были ухоженные руки, аккуратные ногти и приятно пахла кожа. Сейчас это были сухие ладони очень больной женщины. Ногти отросли, и под ними скопилась грязь. Полина села на край кровати и провела ладонью по Жанниным волосам, ломким и блеклым.

— Я всегда завидовала ее волосам, — сказала Поля, — ей же вообще ничего с ними делать не нужно было. Помыла, посушила, расчесала — и вперед. Локоны сами вились. А у меня миллион баночек, бутылочек, масочек, чтобы они просто не выглядели как мочалка. Поэтому я сбрила их на фиг.

— Тебе очень идет.

— Спасибо. Давай накрасим ей ногти? Она любила ходить с маникюром.

— Это реанимация, тут нельзя, — ответил я. — Ногтевая пластина — показатель насыщения крови, давления и еще чего-то там. Обрати внимание на женщин, все лежат с руками на поверхности. У кого был лак на ногтях — стерли.

Я помнил это еще с первой реанимации Жанны. Когда я пришел навестить ее, она показала мне два пальца, по одному на каждой руке, с которых медсестры сняли лак, чтобы видеть ногтевую пластину.

— Но маникюр-то никто мне не запретит сделать, — сказала Поля и достала пилочку.

Поля решила остаться в Москве вплоть до момента, пока мы не разрулим ситуацию. Я предложил ей пожить у меня, она вежливо отказалась.

— У меня тут родовое гнездо, — сказала она, — любовно обставленная маленькая уютная квартирка. Я по ней соскучилась. Но спасибо за предложение, мне очень приятно.