Мариша Пессл - Ночное кино

Дресс-код тут был строгий, о чем мой корреспондент на «Черной доске» не упомянул. Все мужчины в костюмах и при галстуках. Мы с Хоппером явно будем выделяться – не говоря уж о том, что на штанинах у меня остались белесые кольца морской соли.

Подошел Хоппер, и я отодвинулся, чтоб он тоже полюбовался.

– Рехнуться можно, – прошептал он.

– У них тут секта, зуб даю. Если будут пичкать прохладительным или зазывать в горячий душ, откажись. И не забудь, зачем мы пришли. Ищи тех, кто видел Александру.

Он протянул мне руку:

– Пока привет.

Мы обменялись рукопожатием, и я вышел из кладовой.

Вдоль стены тянулась черная мраморная стойка, и в дальнем ее конце пустовал один красный табурет.

Бар – идеальный наблюдательный пункт. Подожду, осмотрюсь, пока не пойму, что тут такое. Я непринужденно зашагал вдоль стены, мимо колонн – они оказались настоящие, – в легком головокружении созерцая подвижные полы и кипящие жизнью пейзажи.

Потолок был высок, как в соборе, а небо на фреске реалистично блистало бездонной синевой. Едва я задрал голову, меня повело, и я чуть не столкнулся с толстым лысеющим коротышкой, который вдруг бросился мне наперерез. Подчеркнуто не глядя в глаза, он резко свернул к каменной садовой стене. Толкнул мшистую урну на столбе, и столб плавно распахнулся дверью. Я мельком заметил выложенную черно-белой плиткой уборную, где у раковин, сцепив руки и скромно опустив очи долу, стоял лакей в черном, а затем все снова растворилось в садовом великолепии.

Я сел у стойки – к счастью, табурет был прочный и настоящий – и повернулся обозреть обстановку.

Меж мраморных столиков, балансируя напитками на серебряных подносах, скользили официанты в черных брюках и азиатских кафтанах. На своей колокольне сидел диджей – в лиловой футболке, с наушниками на шее, дреды по пояс. На вид относительно нормальный, прямиком из Бруклина или Сан-Франциско, хотя я заметил, что, мастерски работая на микшере и двух «макбуках», он старательно отводит глаза от людей внизу.

Вероятно, ему велено не пялиться на гостей.

Я снова переключился на толпу. Женщины ослепляли взор. Каких угодно рас, многие темнокожи и экзотичны, однако все под шесть футов ростом и худые – они напоминали рой насекомых, ненасытно пожирающих темные костюмы и плеши. Молодые. Одна обернулась – волосы до того светлые, что будто обнимали ее лицо мерцающим белым нимбом, – запрокинула голову, улыбаясь, и я разглядел выпяченный кадык.

Гос-споди. Это мужик.

Отмахнувшись от иррационального смятения, я вгляделся в другую, в синем платье с блестками. Она – или он – побродила в толпе, поболтала с мужчинами, тронула одного за плечо. Длинные ногти выкрашены черным, руки унизаны украшениями. Очень плавно, будто здесь запрещено двигаться резко – резкое движение острием проткнет эту грезу, и греза сдуется, – оба отделились от группы. Взяв мужчину за запястье, девушка повела его вверх по ступеням вдоль осыпающейся каменной стены, за которой простиралось Эгейское море. Они нырнули в сводчатый проход – таких в атриуме было с дюжину, – шагнули на тропинку, пропали. И вела она его… куда? К жестоким играм, как и полагается всякой Дил.[52]

Очевидно, здесь БДСМ-клуб высшего класса. Нельзя недооценивать желание замечательно успешных мужчин мучить себя забавы ради.

– Принести вам что-нибудь, мистер?..

Я обернулся – на меня смотрел бармен. Как и прочие, одет он был в изысканный серый костюм, а шейный платок синего шелка подвязывал двойным виндзорским узлом, однако мускулистость, ежик, загрубелые черты лица и железная выправка выдавали в нем, пожалуй, бывшего военного.

– Скотч, без льда, – ответил я.

Он не шевельнулся, и дружелюбие его рассеялось. Я облажался, выставился самозванцем. Я не шевельнулся. Он тоже. Анаболические стероиды так раздули его мышцы, что он походил на пластмассового супергероя, у которого не гнутся руки в локтях и от чрезмерно рьяных игр в детском саду может отвалиться голова.

– Какой скотч предпочитаете? – спросил он.

– На ваш выбор.

Он взял с полки бутылку «Гленфиддиха».

Пока он наливал, за баром – в пасторальном тосканском пейзаже – открылась потайная дверь и с коробкой стаканов появился парнишка, который выбрасывал мусор в патио. Склонив голову – ему, видимо, тоже велели в глаза не смотреть, – он принялся расставлять стаканы на зеркальных полках.

Бармен принес мне скотч и выжидательно замер.

– Ваша карточка? – подсказал он.

– Которая? – Я принялся как можно театральнее нащупывать бумажник.

– Членская.

– А. У меня нету. Я гость.

– Чей?

– Гарри, можно стакан воды, быстро? Голова кружится.

Идеально выбрав момент, к стойке подкралась женщина – ну или мальчик, если они тут мальчики. Надутые губки, кукольный профиль, длинные светлые волосы, лиловое платье, такое тугое, будто ее облили шелком.

Бармен Гарри – а я-то думал, его зовут Геркулес, – пронзил ее яростным взглядом, давая понять, что подобной просьбой она серьезно нарушает протокол.

– Внизу спроси, – ответил он, скупо улыбнувшись.

– Не могу. Я… мне просто воды, и нормально.

Он одарил ее хмурой гримасой, жестко посмотрел на меня – я, мол, с тобой еще не закончил – и отошел.

– Веселый малый, – отметил я.

Женщина посмотрела на меня неуверенно; руки ее – тоже с длиннющими черными ногтями – вцепились в стойку, словно эта худышка боялась улететь под потолок гелиевым воздушным шариком. Густо накрашенные голубые глаза водянисты, зрачки огромны. Губы не от природы пухлые – она их подправила, вколола что-то, и рот получился клоунский, чрезмерный и грустный.

– Как вас зовут? – спросил я.

На лице у нее немедленно нарисовалось «Игра окончена». Она смерила меня ледяным взглядом. Я был уверен, что она сейчас же уйдет, но она склонила голову набок:

– Вы друг Фадиля.

– А куда он подевался? Что-то я его не вижу.

– Во Францию вернулся, куда ж еще.

Гарри грохнул на стойку стакан воды. Женщина схватила его и осушила одним глотком – капелька убежала из уголка рта и скользнула на подбородок. Женщина отставила стакан, нестойко пошатнулась на каблуках, и бармен молча отошел налить еще. Они это проделывают не в первый раз.

Она пальцами отерла рот.

– С вами точно все нормально? – вполголоса спросил я.

Она не ответила, лишь осмотрела глубокий острый вырез платья, клоунски надула и без того надутые губки и расправила ткань.

– Вам бы поесть чего-нибудь. Или домой пойти. Отоспаться.

Она взглянула на меня с вялым недоумением, будто я обескуражил и ее. Гарри пихнул ей второй стакан, и она выпила воду, ни слова не сказав.

Я откашлялся, улыбнулся бармену:

– Так вот, я друг Фадиля.

Это арабское имя что-то ему объяснило. Он неохотно кивнул и ушел на другой конец бара, откуда ему махал толстый коротышка.

Я склонился к женщине:

– Вы, наверное, можете мне помочь.

Но ее внимание было приковано к молодому помощнику официанта, который распихивал стаканы под стойкой. Темные космы, веснушки, лет шестнадцать – он словно соскочил с картины Нормана Рокуэлла[53].

– Эй, – шепнула женщина. – Будь другом, а? Налей водки с клюквой?

Он притворился глухим.

– Да блин. Наплюй ты на Гарри. Он у нас душка. Я ж подыхаю.

В ответ на ее мольбы, угрожавшие стать пронзительными, мальчишка нехотя поднял голову и покосился на Гарри, деловито сооружавшего очередной напиток. Затем в приступе жалости схватил бутылку «Смирнофф».

– Ах ты мой ангелочек, – прошептала женщина.

Он добавил клюквенного соку, поставил коктейль перед ней и вернулся к своим стаканам.

– Можно мне льда? – спросил я, подтолкнув к нему скотч.

Он кивнул. Когда принес стакан обратно, я сунул ему в руку стодолларовую купюру. Он в испуге вытаращился.

– Не реагируй, – сказал я, тоже покосившись на Гарри. – У меня вопрос. – Я вынул из кармана Александрину фотографию, подтолкнул к нему по стойке. – Узнаешь ее?

Не поднимая головы, он позвенел стаканами.

– Уберите с бара, – шепнул он. – Тут камеры.

Я сунул фотографию в бумажник. Если кто смотрит, будем надеяться, решит, что я показал парнишке портрет своей дочери – или, с учетом местной клиентуры, моей несовершеннолетней восточноевропейской подружки, которая ни слова не знает по-английски.

– Помоги, а? – сказал я.

Мальчишка скосил глаза вправо, почесал щеку:

– Ну да, она была нарушение.

– Что-что она была?

Он опять зазвенел стаканами.

– Нарушение безопасности недели три назад. Внизу ее фотка висит.

– А что случилось?

– Простите. Я не могу. Меня в говне утопят, если…