Мариша Пессл - Ночное кино

Шуганув белого перса, Клео выпустила нас наружу.

– Удачи, – сказала она.

– Спасибо, – промямлила Нора и вышла.

Я задержался:

– А если я во все это не верю? Меня воспитывали в католичестве.

Клео невозмутимо воззрилась на меня, хотя в черных глазах на миг, честное слово, вспыхнуло веселье.

– Тогда, надо думать, вам нечего бояться.

Сосредоточенно хмурясь, она захлопнула дверь и ринулась в гущу толпы – несомненно, возвращалась под красный свет своей берлоги.

– Как думаешь, мы умрем? – нервно спросила Нора, когда мы двинулись прочь от «Чар».

– Все имеют такое свойство.

– В ближайшие дни. От дурного порошка. Она же сказала: он убивает, а ты не замечаешь.

– Бывшие жены тоже прекрасно это умеют. Из того, что она сказала, интереснее всего другое: что черная магия передается из поколения в поколение.

– Думаешь, Кордовы это и прячут? Что у них там все ведьмы?

Я смолчал. Абсурд, конечно. И однако Кордова – творческий чудак, окопался в уединенном поместье, а оно, если вдуматься, идеальная чашка Петри для выращивания диковинных и нелепых культур. Клео утверждала, что Александра весьма искусна в колдовстве. От кого-то же она научилась творить заклинания.

Но кому предназначалось заклятие черной кости – мне? Сотворила, зная, что я буду расследовать ее гибель и в конце концов окажусь на Генри-стрит? А как же Хоппер? Ему прислали плюшевую обезьяну, он откуда-то знал, что Александра захаживала в «Клавирхаус». Или она проклинала кого-то другого? Иона видела у нее под дверью двоих мужчин. Допустим, один – Тео Кордова. Может, Александра полагала недругами семью? Вот Хоппер считает, что во всем виноваты они. Скажем, они преследовали ее, искали, боялись, что она вот-вот их разоблачит. Она ведь следила за мной – отчего ее родные бесспорно могли занервничать.

Нора размышляла, грызя ноготь.

– Может, Сандра потому и покончила с собой. Не вынесла стыда за то, что ее семья годами колдовала по-черному. – Она сморщила нос. – Тогда горничная в «Уолдорфе» это и заметила – она же сказала про отметину в глазу. Догадалась, что Сандра практикует черную магию.

– Все это пока домыслы.

Притворив железную калитку, я заметил, что у меня жужжит телефон. Думал, что звонит Хоппер, но нет, прилетело оповещение с «Черной доски»: кто-то отозвался на мой пост. Впрочем, чтобы прочесть, мне нужен ноутбук и «Тор».

– Ты, наверное, думаешь, что магия – чушь собачья. А вот я в нее верю, – сказала Нора, скребя подошвами по бордюру. – Не проклятие, а цемент какой-то.

– Давай-ка вернемся в квартиру. – Я сошел с тротуара и махнул подъезжающему такси.

– А «Восставший дракон»? Мы же хотели про чек спросить?

– Потом спросим. Мне на «Черной доске» ответили.

Oubliette.

В интернете упоминаний о таком частном клубе не нашлось – заявление спецагента Фокса ничем не подтверждалось. «Википедия» разъяснила, что слово происходит от французского глагола oublier и означает «забытое место». Исторически ублиетт – самое клаустрофобское, самое потайное помещение в подземелье замка, где есть лишь железный люк в потолке, и никакого света, – до того крошечная камера, что заключенному зачастую не удавалось развернуться или даже пошевелиться: гроб для живых, но проклятых. Там держали самых ненавистных пленников, о которых поимщики желали забыть.

Секс-клуб, надо полагать. Вряд ли он обещал уж очень занятный субботний вечер, но Иона утверждала, что Александра туда собиралась, так что явно стоило поискать там каких-нибудь очевидцев.

В восемь вечера по октябрьскому пасмурному холоду мы с Норой поехали с Перри-стрит за Хоппером. Тот наконец отозвался на наши сообщения, пожелал примкнуть, и я был отнюдь не против: он подарил нам большую удачу с «Клавирхаусом» и тем самым оказался нежданным подспорьем расследованию.

Хоппер велел заехать за ним на угол Бауэри и Стэнтон. Мы прождали двадцать с лишним минут, но когда я уже подумывал ехать без него – до Монтока три часа дороги, это на самом востоке Хэмптонов, – Хоппер появился из гостиницы «Солнышко».

Знаменитая дыра, одна из последних ночлежек в Нью-Йорке, номер – говоря точнее, стойло, где поселится разве что деревенский мул, – $4,50 за ночь. Оставалось лишь предположить, что у Хоппера там были дела – раздавал конфетки многочисленным любителям сладкого, – поскольку мужчины, толпившиеся у входа, заулыбались пугливо и благодарно, когда он просквозил мимо.

– Как делишки в «Солнышке»? – поинтересовался я, едва Хоппер рухнул на заднее сиденье.

Не потрудившись поздороваться, он вынул груду мятых купюр, пересчитал и запихал в карман пальто.

– Шикарно, – буркнул он.

Спустя несколько минут мы уже мчались по шоссе Бруклин – Куинс, и Нора, задыхаясь, излагала Хопперу все, что мы узнали в «Чарах», включая смертное проклятие черной кости, в которое мы, спасибо Александре, наступили. Показала черное на подошвах его «конверсов» – на левой пятке была здоровенная плюха. Хоппер едва снизошел до циничного недоверия.

– А что с тату-салоном? – спросил он. – С «Восставшим драконом»?

– Туда мы пока не добрались, – ответила она. – Как увидели, что на «Черной доске» ответили про Oubliette, сразу поехали на Перри-стрит.

Хоппер промолчал и задумчиво сощурился в окно.

Через три часа он валялся в отрубе на заднем сиденье, а Нора крутила ручку спутникового радио. Я мчался на восьмидесяти в час по пустынному 27-му шоссе, что серой прорехой раздирало болотные и луговые солончаки. В брачные времена я здесь бывал нередко, но в пять минут первого ночи и с подобной миссией – ни разу.

– Я тоже хочу пойти, – сказала Нора.

– Мы же все обсудили, – ответил я.

– Но Сандра ведь ходила. А я легко прикинусь мальчиком. Я взяла штаны и бейсболку.

– У нас тут не «Парни не плачут». И после твоего выступления в «Брайарвуде» мы уже поняли, что ты не Хилари Суонк.[49]

Вскоре мы въехали в Монток, даже в кромешной тьме походивший на эвакуированную ярмарку. Залитые светом тротуары, усеянные песком и пластиковыми бутылками, были пусты. Крытые гонтом громоздкие и темные коттеджи, летом такие жизнерадостные, угрюмо хохлились на холме, напрягшись в предчувствии зимы. Даже местных нигде не видать.

Вправо на Южную Эмери-стрит, влево на Эмерсон, мимо лавок и гостиниц без света, мимо «Океанского курорта», мотеля «Рожденные свободными», вывесок «До следующеГода». Затем возникло кафе «Морская гавань» – в окне круглосуточный голубой неон, на стоянке несколько машин. Я миновал кафе и свернул в Китобойный переулок, просочился мимо группки кондоминиумов на берегу и пристроился сзади к побитому пикапу у обочины.

Отрубив мотор, где-то во тьме впереди я расслышав рев океана.

– Ну что, вояки, – сказал я. – Выдвигаемся.

Мы вылезли. Хоппер зевал и потягивался. Я запер машину, отдал ключи Норе, и мы пошли назад к Эмерсон-стрит.

– Может, Хопперу с тобой пойти? – спросил я.

– Сама справлюсь, – вскипела Нора, забросила сумку на плечо и зашаркала прочь.

Мы посмотрели ей в спину, послушали, как хрустит у нее под ногами песок; под фонарем подол ее платья вспыхнул зеленым. Оделась она под гибрид Лили Мюнстр[50] с Золушкой, только припанкованный: бархатное гороховое платье, черные колготки-сеточки, мотоботинки Моэ и черные перчатки без пальцев.

– Может, догонишь ее? – предложил я. – Глянешь, не страшно ли ей будет ждать?

Хоппер дернул плечами:

– Ничего с ней не будет.

– Приятно знать, что рыцарство еще живо.

Он лишь сощурился Норе вслед. Она потянула на себя дверь кафе, исчезла внутри и обратно не вышла. Я застегнул молнию на куртке.

– Пошли, – сказал я.

Вдоль деревянного забора по Китобойному переулку мы дошли до самого пляжа, куда не дотягивался свет уличных ламп. Я достал карманный фонарик. Мы побрели по песку, затем вверх на пологий холм; ледяной ветер лупцевал нас, и одежда ему ничуть не мешала. Я не знал, каков дресс-код в Oubliette, и надел сплошь черное – кожаная куртка, брюки, рубашка, – понадеявшись, что образ русского «вора в законе» внушит людям, что меня лучше не трогать.

Ветер окреп, и, когда мы перевалили через гребень холма, Атлантика загрохотала оглушительно. На пляже никого. Океан бурлил, вскипал барашками, волны яростно бились о берег, и лишь эти белые водяные взрывы пятнали купол черноты, объявшей нас.

Впереди на берегу фасадами к востоку развернулись кондоминиумы и особняки – все темны, все заколочены на зиму, – а поодаль от фонарей вдоль воды вздымались крутые обрывы Монтока.

Лестница Дюшана.