Мариша Пессл - Ночное кино
С минуту Клео молча разглядывала фотографии.
Взяла пакетик с прахом, понюхала – даже не покривившись, – затем пригляделась к корням. Когда она склонилась над столом, лазурные перья легли ей на щеку.
– Расскажите, где вы все это нашли, – тихо сказала она.
– В съемной комнате одного человека, – ответила Нора. – Круги и все жженое были под кроватью.
– Кто этот человек?
– Мы бы предпочли не называть, – сказал я.
– Мужчина или женщина?
– Женщина, – ответила Нора.
– И где она сейчас?
– Это мы тоже предпочли бы не обсуждать.
– Как у нее дела?
– Нормально, – ответил я. – А что?
Клео перевела пристальный взгляд с букета корней на меня. Глаза у нее были черны и так глубоко утопли в пухлом лице, что я не видел белков – лишь черные радужки посверкивали в сумраке.
– На вашей подруге лежит очень сильное проклятие.
Больше она ничего не прибавила, отложила веточки и откинулась на спинку кресла, терпеливо дожидаясь, пока выскажемся мы.
Мы только молча таращились.
Обычно я склонен лишь плечами пожимать в ответ на такие заявы. Подумаешь, суеверие. Но что-то такое было в этой Клеопатре – прямолинейная ее категоричность, – и просто пожать плечами мне не удавалось. Довольно и того, что эта женщина смахивала на припанкованную сестру Конфуция. А изъяснялась сухо и монотонно, как опытный нейрохирург.
– Какого рода проклятие? – спросил я.
– Не уверена, – ответила Клео. – Не простой сглаз. – Взяла мой «блэкберри», предъявила нам картинку. – Она его снимала, выполнила сложнейший ритуал. Кошачий ладан в круге, мешается с серой, солью, хитином насекомых, сухими человеческими костями – может, и не только, но от остального вас вывернет. Все это выкладывается вокруг асафетиды, сожженной на правильной пирамиде из угля. Наверняка запах был отвратительный.
– О да! – поспешно подтвердила Нора.
– Это вонючая ферула. Асафетида. Отталкивает зло и причиняет урон недругам. Чтобы снять проклятие, можно еще смешать ее с валериановым корнем, перьями черной курицы, черным порошком и прядью волос того, кто наложил проклятие. Мочишься туда, складываешь все это в стеклянную банку и закапываешь там, где он регулярно ступает, – у крыльца, в гараже. После чего он, в общем, оставляет тебя в покое до конца твоих дней.
– А на бывших жен действует? – спросил я. – Если она живет в многоэтажке на Пятой авеню, можно просто отдать консьержу?
Нора глянула на меня с упреком, но Клеопатра лишь откашлялась.
– Если нет доступа туда, где бывает этот человек, – терпеливо продолжала она, – поступаешь так, как ваша подруга. Рисуешь ладанный круг.
– А это помогло? – спросила Нора. – Сняло с нее проклятие?
– Понятия не имею. Заклинания – они как примитивные антибиотики. Пробуешь разные, смотришь реакцию. Суперзаклятия, бывает, сопротивляются, как бактерии, – штамм постоянно мутирует, цепляется за носителя, пожирает его. Вы давно общались с вашей подругой? Как она себя чувствует?
Нора сконфуженно посмотрела на меня.
– А эти ветки над дверью? – спросил я.
Клео откинулась на спинку кресла, воззрилась на букетик.
– Это калина. Встречается в природе, входит в семейство жимолостных. Растет на лугах и в лесах. Используется для защиты. В глуши американского Юга из таких корней плетут ножные браслеты. Или мочат их в виски и закапывают. А можно поступить, как ваша подруга. Взять девять веточек, белую веревку, завязать по узлу вокруг каждой – девять веток, девять узлов – и вставить куда-нибудь у входной двери или под крыльцо. Некоторые на переднем дворе закапывают.
– А что эта калина делает?
Некоторое время Клео непроницаемо смотрела на меня. Затем ответила:
– Сбивает дьявола с толку.
– «Сбивает с толку»?
– Останавливает. Замедляет.
– Понял, – сказал я, подбирая веточки и корни. – Прямо не знаю, зачем США тратят шестьсот миллиардов на национальную безопасность. Надо просто в каждом американском доме за косяк сунуть такую штуку.
Очевидно, к неверующим и скептикам Клео была привычна, и они ничуть ее не смущали. Она лишь переплела на колене пальцы, унизанные кольцами – черепа, коптские кресты, кошачья башка.
– Ваша подруга принимала ванну до рассвета?
– Да, – ответила Нора. – В очень ледяной воде.
Я уже хотел было спросить, что она несет, но вспомнил странную историю Ионы, спозаранку заставшей Александру в ванне.
– То есть ритуалы очищения она проводила, – кивнула Клео.
– А это зачем? – спросил я.
– Очищают от зла. Не насовсем. Это временный пластырь такой. А полы она мыла?
Нора глянула на меня.
– Мы не знаем.
– На ощупь холодная была?
– Без понятия, – ответил я.
– Вы не замечали, ей трудно было разговаривать? Как будто во рту арахисовое масло или песок.
– Мы не знаем.
– А подозрительная тяжесть?
– Какая тяжесть?
Клео пожала плечами:
– Я слышала, иногда люди, на которых подолгу лежит сильное проклятие, встают на обычные весы, а те показывают триста, а то и четыреста фунтов, хотя на вид человек очень исхудалый.
– Этого мы тоже не знаем, – сказал я, хотя внезапно всплыло грозное воспоминание о единственной моей встрече с Александрой – эта странная походка, точно в трансе, гулкая тяжелая поступь в шелесте дождя у водохранилища.
Клео посетила новая идея – она опять взяла «блэкберри» и полистала фотографии.
– Я одного не вижу – возвращения. Когда речь идет о черной магии, проклятие нужно снять, а потом возвратить, чтобы оно бумерангом вернулось к тому, кто проклял. – Она подняла глаза на нас. – Заклинания – это просто энергия. Как направленный поток заряженных частиц. Их же надо куда-то девать. Энергия не создается и не разрушается – она передается. А свидетельств передачи я не вижу, и это меня беспокоит. – Она в задумчивости склонила голову набок, повертела в пальцах тигриный клык. – Не заметили в комнате возвратных свечей?
– Что такое возвратные свечи? – спросила Нора.
– Снизу белый воск, сверху черный.
Нора покачала головой.
– А картонной коробки с разными предметами?
– Нет.
– Зеркального возврата не было, – прошептала Клео себе под нос.
– Какого возврата? – спросил я.
Она посмотрела мне в глаза:
– Зеркального. Берешь черную свечу, процарапываешь на ней имя недруга, закапываешь на кладбище с осколками битого зеркала. Вся негативная энергия или зло, направленные на тебя, вернется оператору. – Она откашлялась, воздела чернильно-черную бровь. – Вернемся в ее комнату. На полу был порошок или отметки мелом?
– Там темно было, – сказала Нора. – Но нет. Мы бы заметили.
– Только пол липкий, – прибавил я.
Клео уставилась на меня:
– Липкий?
– Как будто его газировкой полили. И пара пластиковых оберток.
Клео развернулась как змея, подалась ко мне через стол, выпятила подбородок.
– Обертку вы подобрали? – спросила она так яростно, что я почуял ее дыхание, жаркое, чесночное и едкое, словно после какого-то странного травяного чая. Зубки у нее были мелкие и в табачных пятнах, налезали друг на друга, а в глубине блестело немало золотых коронок.
– Нет, – сказал я.
– Тогда с чего вы взяли, что это пластиковые обертки?
– Они шелестели похоже.
Она нервно перевела дух.
– То есть вы заходили в комнату?
– Само собой. Как бы мы, по-вашему, нашли эту штуку под кроватью?
– Когда это было?
– Вчера вечером.
Она заглянула под стол.
– Вы в этих ботинках были?
– Да.
Она встала, отошла к стойке, вернулась с латексными перчатками и грудой поблекших газет. Со щелчком натянула перчатки, расстелила газеты на столе.
– Снимите, пожалуйста, один ботинок и медленно передайте его мне.
Глянув на Нору – ей, кажется, поплохело, – я стащил черный кожаный ботинок и протянул Клео.
Осторожно, будто бешеную тварь, она положила ботинок боком на газету, подошвой к себе. Порылась в кармане джинсов и извлекла четырехдюймовый перочинный ножик – прихотливая резная рукоять из звериной кости. Зубами вытащила лезвие, свободной рукой придержала ботинок, поскребла подошву. Словно забыв о нас, она занималась этим несколько минут; перестав, поднесла ножик к самому носу – на лезвии скопился черно-бурый клейстер. Похоже на высохшую черную патоку.
– Вот вам и возврат, – прошептала она. – Изощренная порча на ноги. Никогда не видела ничего подобного.
– Что такое порча на ноги? – спросила Нора.
– Недруг должен в нее ступить. Это ловушка.
– Но туда ступили мы, – заметил я.
Глаза Клео метнулись от ножа ко мне.
– У нее есть причины думать, что вы и есть ее недруг? – спросила она.
– Нет, – ответил я, и тут же по спине побежали малоприятные мурашки.
