Эхо забвения - Хелен Гард
Я ворвался в сарай, улыбаясь, стараясь сдержать смех, и сделал вид, что ищу его вслепую. Взял со старой полки пару вещей, переставил их, будто проверяя укромные места. Засмеялся, поднимая крышки ящиков, громко хлопая ими.
— Ну где же ты, Макс? — тянул я нарочно медленно, слыша его тихий смешок из угла.
Он любил этот момент. Любил смотреть, как я будто бы прохожу мимо, любил свою удачную нычку. Я знал это. Я всегда знал.
— Наверное, ты сидишь вот тут! — выкрикнул я, шутливо тряхнув старые полки, заваленные тяжёлыми ящиками.
Макс наконец вынырнул из своего укрытия, смущённо усмехнувшись, вытирая пыль с ладоней. Я повернулся к нему, глядя прямо в его смеющиеся глаза.
Тот последний взгляд, который мы встретили.
Ящик с инструментами дрогнул. Дерево скрипнуло, металлический грохот разорвал тишину.
Всё случилось за долю секунды.
Я помню, как улыбался ему. Как смотрел прямо в его ясные, радостные глаза. Он доверял мне. Он только вылезал.
Но ящик уже летел вниз. Тень от него мелькнула перед глазами Макса, на мгновение скрыв его лицо. Воздух дрогнул, будто пропуская удар, который ещё не произошёл. Слишком тяжёлый. Слишком быстрый.
Я не успел ничего сказать. Он даже не успел испугаться.
Глухой удар. Всплеск чего-то тёплого. Макс рухнул на пол. Его губы приоткрылись, но звука не было.
А я всё ещё смотрел в его глаза.
Глаза, в которых ещё мгновение назад был смех. Весёлый, тёплый, чистый — тот самый, который я знал всю жизнь. Но он исчез. Секунда, и вместо него пустота. Непонимание. Как будто Макс не верил, что это происходит. Как будто он пытался понять, почему. Его радость замерла, застыв в полупроявленном выражении, а затем угасла, оставляя только безмолвие.
Глаза, которые больше никогда не увидят меня.
Но когда я моргнул, сквозь пелену слёз передо мной больше не было взрослого Макса.
Он стоял маленьким. Пятилетним. Таким, каким я видел его в тот день. В том сарае. В той последней секунде.
Мир качнулся. Я рухнул перед ним на колени, больно ударившись о пол, но не чувствовал ничего, кроме разрывающей грудь боли. Слёзы жгли глаза, катились по лицу, но я уже не пытался их сдерживать. Я схватился за его крошечные руки, вцепился в них, будто они были последней связью с тем, что я когда-то любил больше всего на свете.
— Прости меня, Макс… — голос срывался, превращаясь в хриплый шёпот. — Прости… прости… пожалуйста…
Я повторял это снова и снова, захлёбываясь слезами, всхлипывая так, как, казалось, никогда не всхлипывал раньше. Меня трясло. Всё тело сжималось в комок, каждая клетка горела от чувства вины. Если бы можно было отдать всё, лишь бы вернуть его, я бы сделал это не задумываясь.
Но он просто смотрел на меня. Маленький, светлый, с теми самыми добрыми глазами, полными детской чистоты. Его губы чуть дрогнули, а затем он медленно, мягко коснулся моих щёк своими ладошками. Поднял мою голову, заставляя посмотреть ему в глаза.
— Всё хорошо, Алекс, — сказал он тихо.
И обнял меня.
Я зажмурился, вцепившись в него, как ребёнок, которого забирают из кошмара. Плечи сотрясались, боль пронзала грудь, но в этом тепле его рук было что-то такое, что на мгновение остановило время.
Но стоило мне моргнуть — и я снова был один.
Реальность вернулась резко, без предупреждения. Меня вырвало из этой теплой, невыносимо болезненной иллюзии прямо в холодное, бесчувственное настоящее. Я не стоял в комнате Макса. Я не видел его, маленького, тёплого, живого.
Один. В пустом, запылённом помещении, которое давно перестал быть домом.
На полу, среди слоёв пыли, в доме, который никогда не был живым.
Помнил всё. Теперь я помнил всё.
Этот дом был оставлен пятнадцать лет назад. Брошен, забытьё было единственным способом выжить. Но забыть не получилось. Покинул его навсегда, убежал от прошлого, от того, что никогда не мог себе простить. Я оставил этот дом умирать вместе с нашими воспоминаниями, позволил ему погрузиться в запустение, словно стирая его из реальности.
Но потом я вернулся.
Эта дверь снова открылась. Порог был пересечён. Воспоминания затопили разум, врываясь, как поток ледяной воды. Всё это время я жил внутри собственной иллюзии. Создавал её, искал внутри неё смыслы, которые помогали мне выживать. Макс никогда не возвращался. Это я вернулся.
"Убийства"… Они были не убийствами. Я видел их, но их не было. Это была моя боль. Каждый раз, когда я "находил" тело, я на самом деле вспоминал. Эти девушки были моей виной, моей утратой, моими попытками заглушить ужас, который я не смог бы принять. Макс погиб, и я никогда не мог этого изменить. Вся моя реальность была построена на отрицании правды.
Здесь, среди слоёв пыли и теней прошлого, наконец наступила правда. Принятие — или нечто, похожее на него.
Медленно поднял голову. Шторы лениво шевелились от слабого сквозняка. В комнате было тихо, по-настоящему тихо. Никакого Макса. Никаких теней прошлого. Только я и этот старый, мёртвый дом.
Я обернулся. Под ногами что-то скользнуло — возможно, игрушка Макса, забытая здесь много лет назад. Я почувствовал, как теряю равновесие.
Резкий удар. Равновесие уходит. Комната кренится набок, словно кто-то переворачивает её медленно, не торопясь. Руки судорожно тянутся вперёд, но пространство ускользает.
Пол приближается.
Кровать.
Глухой удар.
Вспышка.
Тело тяжело оседает на ковёр. Ворс щекочет кожу.
Тупая боль разлилась по виску. Что-то тёплое потекло вниз по коже, медленно, упрямо.
Белый ковер подо мной мягкий, пушистый, но сейчас он кажется холодным, почти чужим. Его ворс слегка щекочет кожу, впивается в щёку, но я слишком устал, чтобы смахнуть раздражающее ощущение. Перед глазами только этот безупречный белый цвет, и тёмно-красные капли, что медленно расползаются, впитываясь в ткань.
Кровь.
Я чувствую, как она стекает с виска — теплая, липкая, живая. Сначала тонкими струями, потом быстрее, забираясь за ухо, пробираясь к шее, к уголку губ. Металлический привкус прилипает к языку, и я машинально пытаюсь сжать губы, но даже на это нет сил.
Я должен чувствовать боль. Должен корчиться, задыхаться, пытаться бороться… но её нет. Совсем. Только странная слабость, липкий холод, пробирающийся внутрь, в самый центр. Кажется, даже сердце стучит медленнее, с глухими, тяжелыми ударами.
Глаза с каждым мгновением моргают всё реже. Веки тяжелые, мир передо мной расплывается, белизна ковра смешивается
