Безнадежный пациент - Джек Андерсон
– Тогда… какой я буду ее помнить?
– Джулия останется в вашей памяти как самый дорогой человек, с которым вы прожили долгий, интересный и счастливый период времени, – пожимает плечами Коделл. – Годы, проведенные вместе, – судьбоносная, прекрасная глава в вашей жизни, но не вся книга.
Коделл с ее полными надежды глазами вызывает у меня тошноту. Мое ослабевшее тело накрывает новая волна мучительного стыда. Не в состоянии пошевелиться, я пытаюсь защитить разум от нового страшного провала в небытие. Чувствую, как все вокруг заволакивает туманом, и отчаянно силюсь не отключиться.
– Я туда не вернусь! – непокорно мотаю головой я. – Я туда не вернусь! Вы меня не заставите!
– Я могу и обязана это сделать, – ласково настаивает Коделл. – Сейчас останавливаться нельзя.
– Нет. Нет. Я не сплю. Я знаю, что вы сейчас делаете. Это не сработает.
– Уже работает, мистер Мейсон, – сочувственно говорит Коделл. – Поверьте мне. Вы в этой кровати довольно давно.
Изголовье с жужжанием опускается. Я пытаюсь держать голову вертикально, но даже при малейшем подъеме напрягается шея. Тогда я в отчаянии пытаюсь решать в уме задачи. Просто чтобы держать мозг в тонусе. Бельепровод[27] расположен на расстоянии в тридцать две потолочные плитки от окна-звезды на третьем этаже Призмолл-хауса. Сторона плитки сантиметров пятьдесят-шестьдесят, не более, плюс толщина внешней стены где-то метр, и получается…
– Джулия!
Я рывком подаюсь вперед. Синее шерстяное покрывало соскальзывает вниз, когда я встаю с деревянного шезлонга. Я падаю на колени в свежеподстриженную траву и жмурюсь от непривычно яркого утреннего солнца.
Я озираюсь вокруг, бешено колотящееся сердце немного успокаивается. Судорожное дыхание приходит в норму, легкие наполняются свежим прохладным воздухом. Я снова в сознании, на острове, стою на коленях на газоне ровно в том же месте, где проснулся два дня назад. Видимо, Коделл предпочитает, чтобы я приходил в себя именно здесь: безмятежный сад, живописные виды, к тому же для дополнительного контроля шезлонг стоит под окном ее кабинета.
Я осторожно возвращаюсь на шезлонг и подвожу итоги. Физически я чувствую себя отдохнувшим, но разуму тяжко, словно вчерашняя ментальная пытка длилась, даже когда ко мне вернулось сознание. Понятия не имею, сколько раз мне залезали в голову, мой мозг словно выжатый лимон. Мысли лениво ворочаются в голове и с трудом обретают связность.
Слева замечаю небольшой деревянный табурет, а на нем поднос с йогуртом, гранолой и разными фруктами. Несмотря на растущий голод, я не желаю притрагиваться к еде, пока туман в голове не рассеется.
Спустя час с лишним я наконец поднимаюсь с шезлонга и бреду на цокольный этаж Призмолл-хауса. Окидываю взглядом бассейн с лазурной водой, медленно раздеваюсь и ныряю. Я достигаю противоположного бортика и плыву обратно. Голова опущена, ноги активно двигаются, как будто я пытаюсь убежать от навязчивого тревожного чувства, которое преследует меня все утро.
С того момента, как я очнулся в шезлонге, у меня в голове крутится только одна мысль – о нашей встрече на автовокзале. Когда мы впервые поняли, что наши чувства взаимны. Как сейчас вижу: ты оборачиваешься, и непослушные кудри падают тебе на лоб. Ты улыбаешься, глаза сияют. Но клянусь, я себя больше не извожу. Будто популярная песня, которую ставили слишком часто, или затертая до дыр видеокассета с любимым фильмом – эмоции, которые я испытывал ранее, стали тише.
Помню, как ты говоришь «да», помню, как пожимаешь мне руку, помню, как трогается автобус, увозящий тебя из Лондона. Однако впервые в жизни ничего при этом не чувствую.
30 августа
Глава 20
Следующие несколько дней я только и делаю, что гуляю. Я целеустремленно выполняю привычные утренние действия, чтобы успеть принять душ и одеться к восьми часам, когда дверь моей комнаты откроется. Нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, я буравлю взглядом магнитный сенсор в верхнем углу двери. У нас в офисе такая же система: детектор на самой двери, а напротив – металлическая полоска, встроенная в дверную коробку. Если магнитное поле между двумя этими элементами разорвать, в другой части здания сработает сигнализация.
По приезде я и не заметил сенсор, но теперь вижу, как светит его красный глаз – будто злой тюремный надзиратель. Даже если я силой открою дверь, у меня будет секунд тридцать до того, как Виллнер примчится по коридору. Едва огонек становится белым, я выскакиваю из комнаты.
К двадцати минутам девятого я доедаю фрукты, йогурт и мюсли и, покинув столовую, выхожу на опрятную меловую дорожку вдоль берега. Я совершаю свой неизменный моцион, вдумчиво наматывая круг за кругом, пока пробковые подошвы легких кожаных сандалий не становятся белыми.
Прохладный воздух наполняет живительной силой легкие. Справа от меня холодная синева моря, слева – зеленый газон и медленно поворачивающийся бетонный куб. Помимо пары мелких деталей, ангара и далекого берега, вид с любого участка дорожки почти одинаковый: открытое пространство, полное совершенной, чистой симметрии.
Надеюсь, тому, кто, работая в саду, молча следит за моим неторопливым шествием вокруг острова, оно кажется совершенно бесцельным. Праздный путник, который надеется обрести душевный покой в регулярных прогулках по территории больницы. На самом деле с каждым кругом я стараюсь оставить здешние места позади, мысленно перенестись через океан и вернуться на шумные улицы Лондона. И у меня получается. Примерно через час, прямо под носом у этого человека, я сбегаю.
Я снова чувствую под ногами ковер, едва ощутимое электричество от соприкосновения наших с тобой рук, когда мы идем вдоль прохода в регистрационном бюро Сазерка. Я уношусь еще глубже в прошлое. Вот за нами закрывается дверь квартиры, мы несем коробки по пустому коридору. А вот ты идешь впереди, по лесной тропинке возле твоего родного города, периодически ныряя в полосы солнечного света. Я иду на ватных ногах, левый карман куртки оттягивает коробочка с кольцом.
Я тщательно перебираю каждое воспоминание и убеждаюсь, что все они остались в точности такими, какими и были. Каждое вызывает знакомую пьянящую радость, смешанную со скорбью, которая холодным лезвием проникает между ребрами и заставляет желудок скручиваться узлом. Радость и горе, неразрывно переплетенные вместе.
Но как только перед мысленным взором возникает автовокзал «Виктория», страсти исчезают. Спазма в желудке больше нет. Я по-прежнему помню, как бегу к тебе, что-то нескладно говорю, а потом вдруг признаюсь в чувствах. Совершенно отчетливо помню, как ты мне отвечаешь. Однако мои торопливые шаги больше
