Безнадежный пациент - Джек Андерсон
Отступаю на шаг. Отныне я – лишь часть толпы, безымянный путешественник во времени.
– Тебе ехать четыре часа? А разве поездом не быстрее? – брякает парнишка, взглянув на табло отправления.
– Точно! Поезд! – отвечает девушка. – И как я об этом не подумала?!
– Я… я понимаю. Автобусом дешевле, да? Причина в цене билета. Ты не обязана…
– Как там пишется это слово? «П-О-И-С-Т»?
Я скольжу взглядом вдоль шумной толпы: неужели эта ситуация кажется странной только мне? Нет, никто не смотрит, никто не прислушивается. Холодные безжизненные лица, как у манекенов, устремлены на табло.
Я вижу, как мой юный двойник шагает возле тебя. Толпа пассажиров течет к автобусу.
– Да, с удовольствием! – отвечаешь ты, ступая на бетонную платформу.
– Ладно… Хорошо.
Объятие, мимолетное пожатие руки, перед тем как разойтись в стороны.
– Он приходит в себя?
Незнакомый голос отражается эхом отовсюду, в интонациях слышится уверенность и понимание, которых мне сейчас так не хватает.
– Кто это? – пытаюсь крикнуть я, оглядываясь в поисках объяснения.
– Джулия! Джулия!
Я снова вижу вокзал. Толпа нехотя пропускает юного меня, который отчаянно прорывается вперед. Сцена разыгрывается еще раз.
– В смысле, гувернантку?
– Да иди ты к черту!
У меня вдруг начинается приступ клаустрофобии. Со всех сторон напирает толпа. Я оставляю нас с тобой и спешно выбираюсь из давки. Платформа 13, платформа 12, платформа 11, 10, 9. Автоматические двери выпускают меня в город. На улице ни ветерка, я шагаю по пустынным тротуарам, но в ушах раздаются звуки мчащихся машин.
Мимо меня проносится единственный человек. Он забегает в автовокзал.
– Джулия!
Я снова посреди толпы. Смотрю, как еще один я подходит к тебе в пространстве, похожем на вакуум.
– Он шевелится!
Не в силах говорить, не в силах убежать, я чувствую, как открывается мой рот, легкие сжимаются, трахею наполняет воздух. Собрав все свои силы и каждую молекулу кислорода в теле, я наконец умудряюсь прокричать что-то нечленораздельное.
Мои глаза резко открываются. Я в больничной кровати. Перемена обстановки потрясает. Я в большой темной комнате, потолок отделан пластиковыми плитами. Операционная лампа освещает только меня, в сумраке двигаются неясные силуэты.
– Очнулся, – едва слышно произносит кто-то незнакомый, с нотками напряженности в голосе.
Хочу сесть, однако в тело впиваются уже знакомые ремни, придавливая к матрасу. Яростная борьба с оковами не приносит никаких плодов, кроме жалкого удовлетворения от того, что я пытался.
– Мистер Мейсон, постарайтесь успокоиться, – доносится откуда-то сзади встревоженный голос доктора Коделл.
Обойдя изголовье кровати, она возникает в зоне видимости. Доктор вглядывается в меня, явно озабоченная моими страданиями.
– А, это не реакция на препарат. – Голос Коделл снова звучит уверенно. – С вами все в порядке.
– Где… где…
– Вы в Призмолл-хаусе. На третьем этаже, – успокаивает она, легко касаясь моего плеча. – Все, что с вами происходит, контролируется медицинским специалистом. Это всего лишь кратковременная шероховатость в абсолютно безопасной и эффективной процедуре.
– Что это было?
– Сон, мистер Мейсон. Воспоминание. Управляемый гипноз в сочетании с некоторыми тщательно подобранными препаратами. Все под контро…
– Что за чертовщина со мной творилась?! – ору я в потолок, бешено дергаясь на кровати в попытке дотянуться до Коделл.
Она исчезает в темноте. Мгновение спустя изголовье кровати поднимается, и я оказываюсь в сидячем положении. Вскоре доктор возвращается, толкая по каменному полу офисное кресло на колесиках. Она подкатывает его к изножью моей кровати и садится.
Доктор задумывается, прежде чем начать говорить. Рядом снует Виллнер.
– Эта процедура – собственное изобретение Института. Лечение, которое я создала и усовершенствовала. Оно помогло бесчисленному множеству людей отделиться от объекта своей аддикции.
– Отделиться?
Коделл тихо кивает.
– Видите ли, люди считают, что зависимость – это неизлечимая болезнь. И максимум, что можно сделать, – всю жизнь проявлять бдительность и страдать от абстиненции.
– Как же они недальновидны, – с презрением бормочу я.
– Сарказм в сторону. Да. Именно недальновидны, – продолжает Коделл. – Они готовы довольствоваться меньшим. Терпеть ломки, очищаться до тех пор, пока биохимия мозга не восстановится, и до конца жизни строго блюсти себя. Это пластырь на пулевую рану. Полумера. То, в чем виновно все сообщество психиатров. Через сотню лет мы обернемся назад и спросим себя: почему такие пациенты не получали настоящую помощь, хотя возможность была?
– И тогда в вашу честь назовут университет.
– Это неважно. Мне важно настоящее. Что я помогаю людям.
Тем временем мистер Виллнер бросает простыню и мою одежду в пластиковый контейнер. Я смотрю, как он закрывает крышку и уносит контейнер в другой конец комнаты.
– В Америке, – продолжает Коделл, – я лечила пациента, который был буквально одержим местной девушкой-бариста. По ночам он видел ее во сне, а днем, естественно, без конца заходил за кофе. Ему становилось все хуже. Девушка полностью завладела его мыслями. И если бы я лечила его так, как в медицинском сообществе принято подходить к проблеме аддикции, мне пришлось бы сказать своему пациенту, что чувства никуда не денутся; лучшее, что он может сделать, – покупать кофе в другом месте. Всегда. Как только заметит эту девушку, сразу переходить на другую сторону улицы. Но этого недостаточно. Я хочу, чтобы мой пациент мог гулять везде, где ему вздумается. Чтобы мог подойти к ее стойке и заказать себе кофе, не испытывая при этом никаких чувств. Вот лучший способ спасти его рассудок и обеспечить ей безопасность: в этом и заключается суть лечения.
– Монти Хан варит медовуху на заднем дворе.
– Именно. Именно. – Коделл улыбается, радуясь, что я понимаю ее точку зрения.
Виллнер подходит к металлической панели, встроенной в дальнюю стену. Открывает крышку, за которой, видимо, находится желоб для грязного белья, бросает туда пластиковый контейнер, который летит на нижние этажи, и с металлическим лязгом закрывает ее.
– Я не позволю вам стереть Джулию из моей памяти. Я не…
– Никто и не собирается этого делать. – Коделл выставляет вперед ладони, защищаясь от обвинения. – Мы ничего не стираем. Изобретенная мной Разделительная терапия – это скорее… Представьте, что ваша жизнь с Джулией – словно картина по номерам, раскрашенная многообразием эмоций: страхом, радостью, злостью, ревностью. И все это дает сбой в вашем мозгу, толкает к самоуничтожению. А с помощью моей терапии мы ослабим слишком яркие краски. В итоге одни цвета будут сильно приглушены, другие – стерты. Но память, изображение на картине, сохранится. Вы просто избавитесь от фиксации, перестанете терять в ней себя.
Я вспоминаю, как, сидя за столиком во дворе, с наивной надеждой слушал Монти Хана, который расписывал подход доктора Коделл. Монти упоминал три метода, которые применялись лично к нему: физкультура, когнитивно-поведенческая терапия
