Дин Кунц - Интерлюдия Томаса

За последние пять лет я молилась каждый вечер, не пропустила ни одного дня, хотя должна признать, моя мама не огорчилась бы, если бы я перестала молиться годом раньше. Я хочу сказать, молитва об освобождении от Хискотта приводит к ожиданию, что освобождение это близко, а когда она остается без ответа, на душе становится горше и начинаешь думать: а нужно ли это? Я не критикую Бога, если у вас вдруг возникла такая мысль, поскольку никто не знает, почему Бог поступает так или иначе или о чем Он думает, и Бог гораздо умнее любого из нас, даже умнее Эда. Говорят, пути Его неисповедимы, и, безусловно, так оно и есть. Я просто думаю, может быть, молитвы — это человеческая идея, и Господь никогда не просил нас молиться. Да, все правильно, Он хочет, чтобы мы любили Его, и Он хочет, чтобы мы уважали Его, а для этого нам надо жить по правилам и творить хорошие дела. Но Бог — хороший

— так ведь? — а чтобы быть хорошим, надо быть человечным, мы все это знаем, поэтому если Бог лучший из лучших, то он смиреннейший из смиренных. Правильно? И тогда, возможно, Его смущают молитвы, возносимые двадцать четыре часа в сутки, в которых постоянно Его называют великим и всемогущим. И, возможно, Его немного бесит, что мы постоянно просим Его решить наши проблемы, вместо того чтобы решать их самостоятельно, для чего Он нас и создал. В любом случае, чуть ли не бросив молиться, в полной уверенности, что Бог слишком скромный, чтобы днями напролет слушать, как мы хвалим Его и умоляем что-то для нас сделать, я молюсь, как бешеная, за Одди. Наверное, потому, что я совершенно беспомощная.

Глава 24

Когда я добираюсь до конца коридора первого этажа, из-за спины доносится шум: кто-то дергает ручку двери в подвал, пытаясь ее открыть. Дверь из крепкого дерева, замок прочный, петли — из вороненой стали. Чтобы сломать ее, требуются немалые усилия, и шум — отличное предупреждение об опасности. Потом ручку дергать перестают, и воцаряется тишина.

Шесть узких окон по обе стороны парадной двери пропускают в прихожую только тусклый свет, отчасти потому, что на стеклах вытравлены вьюны. Опять же, переднее крыльцо выходит на запад, поэтому лучи утреннего и дневного солнца на него не проникают. На подоконниках толстый слой пыли, мертвые жучки, мертвые мухи, мертвые пауки.

Гостиная по левую руку заставлена мебелью, изготовленной в стиле «честерфилд», с цветочками на обивке, с декоративными подушками, красивыми резными креслами и стульями с подставками для ног, антикварными буфетами и несколькими растениями в кадках, когда-то роскошными, а теперь засохшими папоротниками, и ковер вокруг засыпан опавшими листочками. Везде пыль, паутина, запустение, и воздух ближе к фасаду кажется более сырым, чем в глубине дома.

Справа от прихожей библиотека — стенные панели красного дерева — предлагает впечатляющий выбор книг, но от них пахнет плесенью. Когда я включаю свет, множество мотыльков вылетают из книжных полок, мое вторжение помешало им пировать влажными пыльными обложками и переплетной тканью. Здесь их гораздо больше, чем в кабинете. Они носятся из стороны в сторону, непонятно чем возбужденные.

Некоторые укрываются на потолке, другие садятся на два кресла из коричневой кожи, покрывая ее белыми пятнами, но основная масса летит ко мне, вокруг меня, прочь из комнаты. Их мягкие тельца и еще более мягкие крылышки касаются моего лица. Я наклоняю голову вниз и отворачиваюсь, от контакта меня бросает в холод, и меня это удивляет.

В центре библиотеки стоит антикварный стол для бильярда с резными ножками. Чешуйницы разбегаются по зеленому сукну, исчезают в лузах.

Даже в самой зловещей окружающей среде, даже в присутствии глубоко порочных людей, которые жаждут убить меня, я пытаюсь найти забавную жилку в скале или в жесткой поверхности, которые сжимают меня. Не в этот раз. Сама атмосфера этого дома тлетворная, отравленная, и у меня полное ощущение, что вдыхать этот воздух — самое опасное из всего, что случалось со мной.

У одного края бильярдного стола лежит предмет, вблизи более загадочный, чем издали. Шарообразный, но не идеальный шар, пяти футов в диаметре, он напоминает гигантскую версию набивного мяча, который люди бросали друг другу, пока в моду не вошли фитнес-клубы. Цвет — серый, разных оттенков, поверхность вроде бы кожаная, без единого шва, блестит, как лакированная, правда, я кожу такой выделки никогда не видел. В люстре над бильярдным столом несколько лампочек перегорели, но свет остальных отражается от поверхности этого непонятного предмета прямо-таки как лунный свет от темной воды.

Мое восприятие предмета меняется мгновенно, когда я понимаю, что его поверхность не лакированная, а влажная. Капелька набухает, а потом скатывается по закругляющейся поверхности на пол. И что-то извивается внутри этого большого шара.

Я торопливо отступаю, и становится понятным, что поверхность — это плащ, но не из ткани, а из кожи, и она теперь рвется с противным шипением, открывая скорчившееся под ней существо, которое с удивительной быстротой выпрямляется в полный рост, почти что семь футов. Соединения конечностей с телом скорее механические, чем биологические, но это не робот. Что-то в нем есть одновременно и от рептилии, и от насекомого, плоть так плотно натянута на руках и ногах, что они кажутся иссохшими, но понятно, что они сильные. В корпусе и развороте плеч больше от человека, чем от рептилии или насекомого, и существо, разумеется, прямостоящее. Серая, напоминающая плащ кожа складками спадает вниз, а у самого существа тело белесое, с желтоватыми прожилками.

Я бы убежал, но понимаю, что спровоцирую атаку, поворачиваясь спиной. А кроме того, все в этом существе говорит о том, что скорости ему не занимать, и оно догонит меня, не успею я сделать и десяти шагов.

Из-за моей психически неуравновешенной матери и ее привычки использовать оружие в качестве главного аргумента при воспитании ребенка, я всю жизнь не любил оружие, а сейчас рад, что вооружен. И не пускаю пистолет в ход только потому, что еще не знаю, кто мой противник, потому что его лицо остается скрытым темным капюшоном, словно оторвавшимся от плаща отвалившейся кожи.

Существо поднимает голову, капюшон рвется, чтобы упасть на шею воротником, и появляется лицо, скорее человеческое, чем нет. Женское. Обрамленное грязными патлами волос. Возможно, с красивыми чертами, до того как череп удлинился, а кости утолстились во время трансформации, которая произошла с ней стараниями Хискотта.

Я вижу перед собой женщину, остановившуюся в гостинице для автомобилистов, такую одинокую, что никто не стал ее разыскивать. Теперь она гибрид человека и инопланетянина и, возможно, существует только для того, чтобы охранять своего господина и служить ему. Если в ней что-то осталось от прежней личности, если сохранились какие-то воспоминания, трудно даже представить себе весь ужас ее нынешнего состояния. Каким безумием кажется ей пребывание в этой чудовищной тюрьме из странных костей и плоти.

Хотя глаза чудовища молочно-белые, словно затянуты катарактами, я уверен, что видит оно отлично, возможно, не только днем, но и в темноте. Я не могу оторвать взгляда от этих глаз и внезапно интуитивно понимаю, что сейчас сделает эта тварь.

Я падаю, откатываюсь в сторону и вскакиваю, тогда как чудовище одним прыжком преодолевает разделявшее нас расстояние и приземляется на том месте, где я только что стоял, намного более быстрое, чем кошка.

Когда оно поворачивается лицом ко мне, я вижу, что с ее лбом произошло что-то экстраординарное. Из центра выдвинулся конусообразный рог длиной четыре дюйма, у основания диаметром полдюйма, на конце острый, будто игла. Нет, не рог, а какой-то полый зонд, и на острие висит капелька жидкости, красная, как кровь. Капелька падает, рог уходит обратно в череп. На его месте остается маленький островок складчатой кожи, который я ранее не заметил.

Существо не собирается меня убивать. Меня собираются трансформировать, как эту женщину, превратить в слугу и защитника монстра, в которого превратился Норрис Хискотт.

Глава 25

Вновь я знаю, отхожу, пригибаюсь, успеваю забежать за кресло, и существо уже на том месте, где мгновением раньше стоял я, поворачивается ко мне, шипя от злости и раздражения.

Я продолжаю двигаться, захожу за стол для бильярда, теперь он между нами. Отдельные оставшиеся на нем мотыльки снимаются с места и теперь кружат под люстрой, их бесформенные тени гоняют чешуйниц по зеленому сукну.

Вслед за превращением в гибрида Хискотт стал экстрасенсом, в том смысле что смог выходить из тела и вселяться в разум других людей. Получается, что и это существо, которое служит ему, тоже обладает экстрасенсорными способностями, пусть и в меньшей степени. Фактически испытываемое мною желание смотреть в эти молочные глаза предполагает, что существо хочет подчинить меня себе и лишить возможности убежать или обороняться.