Няня - Джилли Макмиллан
– Почему ты так внезапно исчезла из Лейк-Холла, когда я была маленькой? Из-за меня? Что я сделала не так?
– О господи! Да что ты такое говоришь?
– Мать уверяла меня, что ты ушла из-за моего мерзкого поведения.
– Ничего подобного! Это неправда. В тот вечер мы с ней поспорили. Ты испортила свое платьице, и леди Холт была с тобой очень резка. Помнишь то платье? Она привезла его из Лондона. Чудесная вещь.
– Да, голубое платье, – вспоминаю я. – Ты еще повесила его на дверцу моего шкафа. Такого красивого у меня никогда не было.
– Точно. Леди Холт гордилась своим выбором. К сожалению, платье в тот вечер серьезно пострадало. Так бывает, когда одеваешь маленьких детишек в дорогие вещи, но леди Холт словно сошла с ума. Она была в ярости. Обычно в таких случаях я предпочитала помалкивать – няня не тот человек, который может перечить хозяевам. Но в тот раз не сдержалась. Уж слишком злобно она тебя отчитывала. Мне показалось, что леди Холт пересекла черту – так я ей и сказала, и совершила ужасную ошибку. Твоя мать приняла мои слова в штыки. Заявила, что я должна собрать вещи и немедленно уйти из дома. Даже попрощаться с тобой не дала. Я пыталась обратиться к твоему отцу. Хотела извиниться, сказать, что очень хочу остаться, однако он поддержал леди Холт. Я ничего не могла поделать. Было очень тяжело с тобой расставаться, тем более что мне запретили тебе писать и звонить. Угрожали судом.
Меня словно ударили под дых.
– Значит, они меня все это время обманывали…
– Мне очень жаль.
– Как жестоко с тобой обошлись, Ханна!
– Не сердись на них, милая. Я долго расстраивалась и даже злилась, но что было, то прошло. Самое главное, что мы встретились. Мы снова вместе. Представляешь, сколько нам нужно наверстать? Если выскажешь все своей матери, она запретит мне появляться в Лейк-Холле. Мы не сможем видеться, а ведь у нас сейчас такая прекрасная возможность заново узнать друг друга…
– А ты хочешь?
Она сжимает мои руки в своих ладонях. Какая мягкая у нее кожа…
– Пожалуй, хватит с нас огорчений. Настрадались мы немало. Пусть прошлое так и останется в прошлом. Надеюсь, что мне удастся восстановить контакт с твоей мамой.
Наверное, это самое меньшее, что я могу сделать для Ханны. Учитывая, как поступили с ней мои родители, я испытываю огромное желание хорошенько потрясти мать. Вот бы заставить ее понять, что произошло на самом деле! Пусть извинится перед бывшей няней. Унизительно для леди Лейк-Холла? Может быть, зато справедливо.
– Ты уверена?
– Вполне. Мне сегодня будет куда покойней спаться, если все останется между нами.
– Тогда молчок!
– Спасибо. Знала, что на тебя можно положиться. Чайку налить? Чаю остывать негоже. Заодно попробуем сладкое, но больше всего мне сейчас хочется с тобой поболтать. Расскажи о себе, о Руби.
Она наполняет чашки, намазывает на булочку тонкий слой клубничного джема, а поверх кладет сливки. У меня в голове царит полный хаос – пытаюсь обдумать услышанное. Бедная Ханна! Беру себя в руки. Надо сказать что-нибудь легкое, жизнеутверждающее.
– А разве не ты меня учила, что сперва надо накладывать сливки, а уж потом джем?
– М-м-м… Надо же, совсем забыла. Интересно, как ты это помнишь…
Я смеюсь.
– Не представляешь, как мне приятно снова видеть твою замечательную улыбку! – говорит она.
После мы прогуливаемся по главной улице, и Ханна замечает:
– Кстати, о платье, которое было на тебе в тот вечер. Оно ведь было не голубое, а зеленое.
– Ты уверена?
Еще раз погружаюсь в воспоминания. Да нет же, точно голубое…
– Я еще подбирала к нему нитки, когда распустился подол. Остановилась тогда на светло-зеленых. Удивительно, как некоторые вещи западают в голову!
– Хм, стало быть, я ошибаюсь.
– Память – странная штука.
– Да, ты права.
Наконец мы расстаемся. Есть о чем подумать, однако меня почему-то тревожит цвет платья. Могу поклясться, что оно было голубое! С другой стороны, какая разница?
Вирджиния
Я все еще прикована к постели. Рана на виске заживает неплохо, однако стали мучить головные боли, а стоит пошевелиться – появляются мышечные спазмы в районе спины. До туалета добираюсь с трудом и с болью, однако никому не позволяю себя сопровождать. Слишком унизительно.
На прикроватной тумбочке лежат коробочки с обезболивающим. Принимаю их по часам, как велели в больнице. Джослин примеряет на себя роль властной надзирательницы, заходит ко мне по нескольку раз на дню: контролирует, чтобы я пила чертовы таблетки. У меня от них кружится голова. Это пугает, потому что я физически не в состоянии следить за тем, что происходит в доме.
Еще до злополучного падения видела, что Джослин на меня часто злится, но то были еще цветочки. Теперь она раздражена постоянно: негодует, что я сделала вылазку к дому Ханны, бесится, что мое недомогание создает ей лишнюю работу. Дочь хмуро шныряет по моей спальне и разговаривает со мной, словно с ребенком. То и дело выдает какие-то обрывки интересующей меня информации, да и то, похоже, для того, чтобы лишний раз помучить.
– Фавершем продает картину, которая когда-то висела в нашем доме, но я ее совсем не помню. Очень красивая. Даже не верится, что мы от нее избавились.
Интересно, что Фавершем ей рассказал? Я притворяюсь спящей, а сама напряженно думаю, что скажу мерзавцу, когда доберусь до телефона. Вот он у меня получит на орехи…
Другой раз дочь сообщает:
– Я не говорила, что на днях виделась с Ханной в Мальборо? Слышишь меня?
– И что? – небрежно спрашиваю я.
– Мы с ней посидели в чайной. Поблагодарила ее за то, что она присмотрела за тобой после падения. Кстати, ты так и не сказала, что тебе понадобилось у ее дома.
– Только не говори, что тебя саму не разбирает любопытство!
Нападение – лучшая защита. Джослин заливается краской.
– Ханна передает тебе привет и наилучшие пожелания, – буркает она.
Могу себе представить, какие сложные чувства дочь испытывает к женщине, которую считает Ханной.
– Когда поправишься, нам следует пригласить ее на ланч. Ты ведь наверняка тоже хочешь сказать ей спасибо.
Ноги этой женщины в моем доме не будет! Не позволю ей снова плести тут интриги. Закрываю глаза и делаю вид, что задремала, – жду, когда дочь наконец уйдет. Пальцы у меня дрожат от досады. Надо же было так сглупить! К раздражению примешивается страх. Поворачиваюсь на бок, хотя движение причиняет мне резкую боль, и засовываю руки между коленок. Не стоит Джослин видеть,
