Замерзшее мгновение - Камилла Седер
Однажды, еще до рождения детей, Рене Гуннарссон пришла на работу рано утром и застала заплаканную Бекман в столовой. Ёран к тому моменту уже пару недель как исчез после мучительной ссоры, и, чтобы не оставаться в пустом доме, она приезжала на работу задолго до рассвета. А в ночные часы сидела в своем кабинете и таращилась на дела о разводах.
Когда Рене появилась с объятиями и словами утешения, она совсем расклеилась. Они сидели в соседнем кафе для таксистов, пока не приехали остальные коллеги, и Бекман несколько часов рыдала. Она рассказала, какой одинокой чувствовала себя все эти годы, живя с Ёраном, как все менее походила на того человека, которым сама себя считала, а была вместо этого кем-то ей незнакомым и несимпатичным.
Потом она стыдилась не того, что показала свою слабость. Не своих слез. Ей было стыдно, что Ёран снова вернулся домой несколько недель спустя. Что жизнь продолжалась так же, как и до его исчезновения. И что это был не первый и не последний раз.
Нет, она никогда бы не доверила кому-то свою частную жизнь. По крайней мере никому из тех людей, чье уважение ей важно сохранить.
Женщина с внутренней силой — ведь ей, наверное, хотелось бы, чтобы ее рассматривали именно так, — не тростинка, колеблющаяся на ветру, и не лакмусовая бумажка, отражающая настроения другого человека. Не то что она успешная на работе, но в остальном совершенно подневольная. Когда дело касалось любви, она воспринимала себя именно так.
Женщина с чувством собственного достоинства принимает правильное решение, чтобы потом его придерживаться, какой бы одинокой себя ни чувствовала. Как бы больно ни было сознавать, что совместная история внезапно осталась в прошлом.
В сумочке зазвонил мобильный. Она выбежала в коридор и выругалась, не успев ответить на звонок. Пластиковые кухонные часы показывали, что пора будить детей. Старинные настенные часы, доставшиеся ей от дедушки, большую часть их совместной жизни с Ёраном пролежали в ящике в подвале, поскольку Ёран считал их некрасивыми. Часы были первым, за что она бралась в те периоды, когда Ёран не жил дома. Как только он в гневе удалялся, упаковав сумку и резко рванув машину с места, а она еще больше злилась, чем расстраивалась, и чувство свободы еще было сильнее одиночества, она вешала дедушкины часы.
Когда она думала об этом, такой молчаливый триумф казался ей безумно печальным. Много раз она собиралась выбросить часы и нарушить сложившуюся схему, но так и не сделала этого. Патетика заключалась не в самих часах, а в том, что они являлись действующим лицом в жизни ее сдерживаемых чувств. Она орала на Ёрана так, что соседи вызывали полицию, а ей приходилось прятаться в подвале, чтобы патрульный экипаж случайно не узнал ее.
Очевидно, невысказанная правда, как болезненная опухоль, проросла у нее вдоль всего позвоночника.
Поднимаясь вверх по лестнице, она слышала его громкий храп, несущийся из гостевой комнаты. Сегодня он тоже не мог отвести детей в садик. Отводить должна была она, и, значит, опять опоздает на работу.
Стоя перед комнатой Юлии и Сигрид, она заметила, что пропущенный звонок был от Андреаса Карлберга, и набрала его номер.
— Я еду в Бьёрсаред, буду допрашивать соседей, — сообщил он.
— Хорошо, я немного задержусь.
Она зажмурилась. Из детской донесся рев двухлетней Сигрид. Она не любила возвращаться из сна в действительность.
— Я встречу тебя там, — успела крикнуть Бекман прежде, чем связь прервалась.
Она открыла дверь, и ее встретил теплый золотистый свет звезды адвента. Пахло маленьким ребенком.
Войдя в дом с мороза, они словно бы ударились о стену тепла. В гостиной, на просиженных диванах, обитых зеленым плюшем, двое простуженных полицейских наслаждались жаром камина. Дом Мулинов выглядел как обычное жилище старых людей — аккуратным, но загроможденным. Наполненным памятными или случайными безделушками. Мебель разных эпох и стилей. Торшеры с низковаттными лампочками и поблекшие ширмы; рождественские украшения, а поверх всего — тонкий слой пыли. Словно воспоминания всей жизни собрались в трех комнатах, на кухне и чердаке. Да так оно, наверное, и было.
Несмотря на ранний час, госпожа Мулин накрыла богатый стол: имбирное печенье, булочки с шафраном, пирожные из песочного теста. Слоеные пирожные она испекла сама. Карлберг взял полосатое произведение кондитерского искусства скорее из вежливости, чем от желания сладкого, и только собирался откусить кусочек, как вдруг почувствовал слабый, но безошибочный запах плесени. Он положил пирожное обратно на блюдо и подумал, что ему еще не раз придется отвергнуть несъедобное пирожное, пока хозяйка зачем-то пойдет на кухню.
Дагни Мулин плотнее закуталась в вязаную кофту, с трудом опустившись в кресло напротив Бекман.
— Прохладно здесь, не правда ли? Я попрошу Бертиля сделать потеплее.
— Нет, спасибо, не надо, — ответил Карлберг, уже ощутивший на верхней губе капельки пота. Камин, вначале дававший ощущение тепла и гостеприимства, постепенно уничтожал остатки кислорода в комнате.
Из тени приплелся Бертиль Мулин. Он прибавил тепла на электрической батарее, расположенной рядом с диваном, на котором сидел Карлберг, и тот стянул пиджак.
— Я ни на секунду не подумала, что Ларс мертв, — сказала Дагни Мулин, когда супруг уселся в плетеное кресло, стоявшее у самой двери, словно ему требовался путь к спасению. — Во время твоего прошлого прихода. Могу я обращаться к констеблю на «ты»?
— Конечно. Зовите меня Андреас. После моего визита к вам у нас тоже прибавилось ясности, но по-прежнему остаются вопросы. Вам уже известно, что Ларс Вальц был убит неизвестным преступником. Мы знаем, что он, то есть преступник, приехал на машине. Поэтому связались со всеми жителями этого округа — преступник должен был ехать по здешней дороге вечером или в ночь на двадцатое число. Вам ведь видно усадьбу Эделля с веранды. Мы хотим убедиться, что вы не заметили и не услышали ничего особенного, кроме того, о чем уже рассказали в прошлый раз.
Он говорил медленно и отчетливо, чтобы усилить значение своих слов. Дагни Мулин покачала головой.
— Как я уже сказала, мы спали. Окна нашей спальни на втором этаже выходят на заднюю сторону. Мы не слышим и не видим ни машин, ни чего другого на дороге. И даже если бы видели… У него была мастерская, у Вальца. Мы не могли обращать внимание на все машины.
Карлберг был вынужден это признать и попытался пойти другим путем.
— В прошлый раз вы сказали, что хорошо знали Эделлей. Лисе-Лотт и ее первого мужа.
— Томаса? Да. В былые годы он
