Замерзшее мгновение - Камилла Седер
— А кстати, что ты там делала? Почему ты была там?
— Но, Кристина…
Было что-то трогательное в ее совершенно растерянном лице. Вдруг обнаружилось, насколько глубоко засел в ней страх перед все быстрее изменяющимся миром. Сейя снова посмотрела на свадебную фотографию, на ямочки. Робость.
— Короед, — сказала Кристина Мелькерссон. — Нет, мировая война. Рак или гибель сына в автокатастрофе. Или внуки.
— Что?
— Ты спросила, что может быть еще хуже.
— Это вы начали говорить о самом худшем.
— В любом случае теперь я попыталась ответить.
Сейя снова вздохнула.
— Мне действительно пора. Я уже говорила, у меня много дел. Но я могу… прийти еще. Позвоните, если вам нужна какая-то помощь.
Она чувствовала, что этого недостаточно, но Кристина Мелькерссон только пожала плечами. С отсутствующим видом, словно ее это больше не волновало.
Сейя сполоснула чашку под краном и поставила пакетик сливок в холодильник, прежде чем уйти. Когда она снова проходила мимо окон столовой, Кристина уже зашторила окна, как делала всегда с наступлением темноты. Это из-за хрустальной люстры. Чтобы ее не было видно снаружи.
Сейя пошла напрямик через лужайку.
18
Бекман отбросила утреннюю газету. В заголовках не упоминалось убийство в Бьёрсареде — была только туманная заметка о сельском жителе, обнаруженном мертвым, скорее всего убитым, в мастерской в Улофсторпе.
Она налила первую за день чашку кофе в надежде, что та придаст ей сил. Сегодняшний день был не из лучших. Мелкий моросящий дождь делался заметнее, по мере того как на улице становилось светлее; словно влажный туман, он покрывал Фискебек и неухоженный участок перед кухонным окном. Она уже много дней не зажигала гирлянду, висевшую по периметру террасы. Кроме того, у нее снова начались боли. Боль расходилась от позвоночника маленькими злыми стрелами, поднималась вверх между лопатками и распространялась на пол-лица — челюсти, виски, — чтобы потом сконцентрироваться под левым глазом. Она долго массировала виски, но сумела добиться лишь временного облегчения. Она заболевала — а все потому, что у Карлберга не хватило ума остаться со своей простудой дома.
На самом деле боль в затылке и плечах появилась уже довольно давно. Слишком давно. Она даже не могла вспомнить, когда впервые начала воспринимать долгое написание отчетов как муку — точнее говоря, еще большую муку, чем просто написание отчетов. Встречи, растягивающиеся на продолжительное время, часто вызывали у нее желание встать и уйти, не дожидаясь окончания.
Хуже всего было неподвижное сидение на одном месте, но в состоянии сильного стресса даже пальто давило на плечи свинцовой тяжестью. Словно бы неподвижность делала кожу чувствительней.
Специалист по лечебной физкультуре из службы здравоохранения оказалась неприветливой женщиной пенсионного возраста — в белом халате и с глазами, будто просвечивавшими человека насквозь.
— Кажется, что твоя голова полностью отделена от туловища, — сказала она, когда Бекман лежала на койке на животе, без кофты. — И ты проживаешь жизнь только в теории. Словно у тебя нет контакта с телом. Ты не хочешь его ощущать. Потому оно и протестует.
Бекман испытала смущение и раздражение. Она ведь специалист по лечебной физкультуре, а не колдунья. А когда женщина начала массировать это оскорбленное тело то мягкими, то жесткими движениями, стало еще хуже.
— Часто невысказанная правда оседает в мышцах и превращается в боль. Те вещи, которые ты хочешь сказать, но не решаешься. Особенно в мышцах затылка и лица. У многих появляется боль в челюстях и даже зубная боль, становящаяся симптоматичной. Когда рот отказывается произносить рождающиеся слова, они собираются вокруг него болью, которую сложно определить и прогнать. У тебя в теле есть напряженные места, переросшие в воспаления. Если не побережешься, то станешь хронически больной. Кстати, случается, что человек начинает плакать, если к нему прикасаются, а для него это непривычно. Когда начинают подключать его тело к мозгу.
Бекман больше не ходила туда. Вместо этого пошла к другому врачу, который выписал ей несколько упаковок диклофенака.
— Займитесь спортом, — посоветовали ей. — Это единственное, что помогает. Ходите в тренажерный зал, плавайте.
Конечно, она поплавала пару раз после работы, но потом констатировала, что муки совести из-за пропущенного занятия, на которое у нее совершенно нет времени, не влияют на симптомы стресса в правильном направлении. Однако ее посещали мысли, не поиграть ли с кем-нибудь в теннис, соединив, таким образом, приятное с полезным и избежав пугающего ее культа аэробики.
В молодости Бекман много играла в теннис. Иногда ей не хватало физического напряжения. Чувства, что находишься в настоящем. Она могла бы, например, спросить кого-то из коллег. Но у большинства из них, кажется, уже сложились свои привычки. И как бы ни нуждалась в компании для своих потенциальных занятий спортом, заниматься на велотренажере или ходить на йогу она была не готова.
Она невольно задавалась вопросом, играет ли Кристиан Телль в теннис. Ей нравился Телль — как коллега. Они были, так сказать, совместимы. И хотя он иногда мог быть резким, она чувствовала, что он ее уважает. Однако мысль общаться с Теллем в нерабочее время представлялась абсурдной.
Пожалуй, Кристиан Телль как частное лицо вообще казался абсурдным — если такой Телль существовал в принципе. Он никогда не говорил на работе о своей частной жизни. Проще было поверить, что у него нет ничего существенного помимо работы. Хотя, с другой стороны, что ей об этом известно? Ничего.
Бекман на мгновение представила себе, что думают коллеги о ее частной жизни. Вероятно, тоже считают достаточно скрытной. Всегда ли она была такой? Она вдруг усомнилась, как обычно сомневалась в том, что происходило в ее жизни до встречи с Ёраном: было ли это в действительности или являлось лишь частью расплывчатого давнишнего сна, который она помнила лишь потому, что другие порой напоминали ей о нем. А теперь, когда ее мама стала терять опору под ногами и медленно погружалась в непонятный мир старческого слабоумия, никто особо не ворошил ее прошлого.
Немногие друзья появились уже после знакомства с Ёраном десять лет назад. По крайней мере раньше она общалась с ними, до того как появились дети и жизнь превратилась в плотное расписание без пробелов.
Да, пожалуй, на работе ее считают человеком закрытым. «Повышенное чувство собственного достоинства» — она часто слышала такую характеристику. Ей это нравилось. Звучало солидно. Но на самом деле это не вопрос характера: Бекман просто-напросто никогда не считала, будто ее частная жизнь достаточно репрезентативна для такого специалиста, как она, какой она сама себя воспринимала и какой, она
