Евгений Лучковский - Опасная обочина
Когда Полина вышла из зала суда, в глазах у нее было темно. Темно по-настоящему. В метро показалось, что люстры светят гораздо слабее. Она даже машинально удивилась: дескать, что это с электричеством стало?
Но все, что происходило сейчас в ее душе, никак не отражалось на внешности: спокойное лицо уверенной в себе девушки, привычно возвращающейся домой после трудового дня — чуть уставшая, невозмутимая, внешне равнодушная, типичная москвичка… Спуститесь в метрополитен — увидите таких тысячи, особенно в часы «пик».
Внутри же ее колотило, трясло мелкой дрожью. Ведь еще неделя — и она жена… рецидивиста. На суде вскрылись и другие «подвиги» ее жениха. Но больше всего ее огорчало то, что она сама — сама! — не смогла разглядеть за внешней респектабельностью, за показной добротой, за, казалось бы, искренним отношением к себе душу с двойным дном, черное, притворившееся на время белым. А ведь она считала, что разбирается в жизни, та ее не баловала и пряниками кормила далеко не всегда; Полина с детства привыкла во всем помогать матери — и по хозяйству, и в воспитании двух младших сестренок, даже в вечернюю школу пришлось перейти, чтоб увеличить семейный бюджет.
Было еще одно обстоятельство, которое ее угнетало. Родственники и друзья их семьи получили открытки с приглашением на свадьбу — жених заказал кабинет в ресторане «Прага», даже не кабинет — банкетный зал на шестьдесят человек. Матери потом пришлось всех обзванивать и придумывать всякую всячину, но разве скроешь такое… Позор!
На работе у нее тоже каким-то образом стало все известно. И хотя в коллективе ее любили и относились к Полине с заслуженной теплотой и дружелюбием, все же нашлись и такие, что за спиной перешептывались и косились на нее, — кто сожалея, а кто и с ухмылкой.
Полина долго не раздумывала. На работе подала заявление об уходе по собственному желанию. Ее отпускать не хотели и заставили отработать положенное по закону — полагали, что одумается. Она не одумалась.
При расчете денег оказалось довольно много: последняя зарплата и компенсация за отпуск. Себе оставила только на билет — остальное отдала матери.
К тому времени пришел вызов, организованный подругой, а это означало, что по прибытии к новому месту работы Полине полагались «подъемные», так что ближайшее будущее ее беспокоило не особенно.
Нервы тоже поулеглись, и только сегодня, в суде, она еще раз пережила это потрясение, хотя многое из того, что она услышала собственными ушами, ей еще раньше стало известно от адвоката.
Впрочем, это была ее собственная идея — пойти в суд на последнее заседание. Такую уж она себе придумала казнь. Да и увидеть его хотелось. В последний раз…
С матерью и сестренками Полина попрощалась загодя. Билет был в кармане, а чемодан уже лежал в автоматической камере хранения на вокзале. Туда она и направлялась, ввергая свою судьбу в крутой, но желаемый поворот.
Так и попала Полина на Север. Первое время работала в той же колонне, что и подруга, а потом ее перевели в подразделение Стародубцева.
Пашу в колонне прозвали Амазонкой. Конечно, тут не обошлось без острого язычка интеллигентного водителя Иорданова. Правда, следует заметить, что прозвище прилепилось к девушке далеко не случайно: очень скоро проявилась ее таксистская сущность, стала лихачить не хуже Баранчука. А может быть, именно поэтому? Впрочем, не будем гадать, потому что Север есть Север, а водители здесь не самые безобидные в мире.
Но если говорить о главном, то самой заветной мечтой Пашки-амазонки было перейти на линейную машину, иными словами, на самосвал.
Однако Виктор Васильевич Стародубцев, будучи человеком военным, а значит, и достаточно опытным, не без веских оснований полагал, что тяжелую работу должны делать люди сильные не только духом, но и физически. И если к первой категории Пашу еще можно было причислить, то уж ко второй — дудки: даже рабочий костюм, выданный ей как бы на вырост, не делал Пашу-амазонку атлетом.
Паша писала одно заявление за другим, но Стародубцев рвал их в той же последовательности, в какой они к нему поступали.
Потом начальнику колонны эта бумажная волокита надоела, и он пригрозил Паше, что снимет ее с машины вообще и отправит в столовую «под начало Кобры, то бишь посудомойки Дуси». Пашка не поверила и написала еще одно заявление.
Стародубцев надел очки, прочел замусоленную четвертушку бумаги. Затем встал, ни слова не говоря, вышел из-за стола и навис над Пашкой, словно утес над домиком рыбака. Она же, бесстрашно задрав голову, ела колючими, широко открытыми глазами грозное начальство.
— Ну? — сказал Стародубцев.
— Ну? — сказала Пашка.
И тут с неожиданным для своего возраста проворством грузный начальник сунул руку в Пашкин карман.
— Что вы делаете?! — в ужасе закричала Паша, не соображая, в чем дело.
— Изымаю государственное имущество, — пропыхтел Виктор Васильевич, извлекая из кармана полушубка ключ зажигания на длинной цепочке.
Очень довольный собой, он прошелся по шикарному зеленому паласу, невесть как попавшему сюда, вновь остановился перед Пашкой и, сдерживая нотку добродушия в суровом голосе, процедил сквозь усы, явно ее пугая:
— Доигралась?
Пашка побелела.
— Не имеете права!
Стародубцев нахмурился.
— Имею! Ступай на кухню. И все дела.
И тут Пашка рассвирепела.
— Вы… вы знаете, кто вы?
— Кто? — преувеличенно внимательно склонил крупную голову начальник. — Кто я?
— Вы… вы… — задыхалась Пашка. — Вы — бюрократ! И этот… тиран! Вот!!! Вы только давкой и берете, только и знаете, что давить шоферов… А я знаете кто?
— А ты кто? — поинтересовался Стародубцев.
— А я, — с достоинством выдохнула Паша, — я вам не кто-нибудь. Я — водитель-профессионал! Какое вы имеете право посылать меня на кухню?!
— Ничего, — миролюбиво протянул Стародубцев. — Люди везде нужны, будешь профессионалом-подметалой. Незаменимых у нас не бывает.
— Отдайте ключ! — со сдержанной яростью, очень тихо произнесла Пашка, почти не разжимая губ.
Виктор Васильевич, словно уставший конь, горестно вдохнул и выдохнул воздух.
— Недельки через две. Если Кобра… тьфу ты, пропасть! Если Дуся даст хорошую характеристику.
Пашка задумалась.
— Я сейчас пойду к машине и заведу двигатель напрямую, знаете, как это делается?
Начальник колонны язвительно усмехнулся:
— А я по рации вызову инспектора Савельева. Знаешь нашего участкового? И отдам тебя под суд. И все дела.
— У меня путевка есть, подписанная вами, — еще пыталась исправить положение Паша.
Стародубцев пренебрежительно пошевелил пальцами неподалеку от обвисшего уса.
— Порви ее, — сказал он. — И вообще покинь мой кабинет, пока я в хорошем расположении.
«Кабинет», — это было сказано громко, но Паше все же пришлось покинуть то помещение, которое начальник колонны величал кабинетом.
На кухню под начало тети Дуси она не пошла, а весь день проходила за Стародубцевым по его воеводским владениям, которые, надо сказать, занимали не один гектар лесотундры или тайги, что для нашего повествования особого экологического значения не имеет, поскольку там встречается и то, и другое. Особое значение в данном случае имело то, что хозяйство Стародубцева было достаточно большим.
Гоняясь за Стародубцевым, Паша один раз даже заплакала, но начальник колонны пререканий не любил и к трудовой дисциплине в условиях, приравненных к Крайнему Северу, впрочем, как и в других условиях, относился очень серьезно.
В этот день «трассовый чай» на трассу подан не был. Пашка конечно же могла бы завести двигатель без ключа, «напрямую», как говорят водители-профессионалы. Но начальник колонны, покинув свой «кабинет» вслед за Пашкой-амазонкой, ничуть не опасаясь урона своего авторитета, самолично отвернул краник двигателя кунга-«зилка» и слил из радиатора всю имевшуюся в наличии воду. Конечно, можно было бы залить в радиатор другую воду, но жест начальника был достаточно серьезным, чтобы можно было ему противостоять, не ожидая серьезных последствий.
Водители, возвращающиеся из дневной смены, встречая по дороге Пашу, не доставившую «трассовый чай», кто с улыбкой, а кто и серьезно спрашивали, почему она загубила такую хорошую традицию, на что Паша недобро стреляла глазами и никому никакого ответа не давала.
В конце концов ей встретился Баранчук.
— Привет, землячка, — буркнул он на ходу и хотел уже было пройти, но что-то его остановило.
Остановилась и Паша. Баранчук глянул на неё с деланной неприветливостью.
— Чего глаза красные? — спросил он.
Тут она совершенно по-детски зашмыгала носом и разревелась второй раз за сегодняшний день.
— Начальник ваш… у-у-у-…. клю-у-учи отобрал… как у девчонки какой….
