Во тьме безмолвной под холмом - Дэниел Чёрч
Как она могла рассказывать истории Ба Элли Читэм? Тупая корова расхохоталась бы Лиз в лицо.
Будь ее воля, Лиз бы никогда не переступала порога церкви, но из всех, кто приходит каждое воскресенье и слушает болтовню викария, сколько человек действительно верит? О, если б вы их спросили, они бы сказали, что верят – в Бога-Отца, Иисуса, может быть, даже в дьявола, – но в чудеса? Даже те, что описаны в Библии, считают притчами, символами или еще какой-нибудь ерундой. Что угодно, лишь бы не допустить чудесного в свою жизнь. Покажите им настоящее чудо – ангела или демона, – убегут сверкая пятками.
И кто их осудит? Есть мир, в котором живешь, и мир, в котором надеешься жить.
Или, если не повезет, в котором боишься жить.
Ночью Лиз читала семейную Библию. Настоящую Библию, описывавшую такое, что все барсоллские пасторы с викариями обмарали бы порточки с сутанами. Такое, о чем никогда не говорил Иисус; такого не встретишь в обычных Библиях, оттого и нету в них никакого проку.
У нас своя вера, говорила ей Ба. Всегда была. Нам пришлось все постигать самим. Все это хранится здесь, говорила она, похлопывая по семейной Библии.
Лиз хотелось верить, что Тони был пьян, что он поскользнулся, расшиб голову и ошалело блуждал, отмахиваясь ножом от несуществующих врагов. Но она не могла. Его преследовали, загнали в угол и оставили замерзать: так сказала Элли Читэм, а сука она или нет, но ремесло свое разумеет.
Так все и началось. Лиз хотелось верить, что она неправильно запомнила уроки Ба, что-то упустила, но она проверила Библию, и все оказалось верно. Первый умер без единой раны: Они позволили зиме умертвить его. Проверка, как у прорицателя, читающего по куриным потрохам.
А потом они оставили свой знак. Знак ликования, ибо Их время настало.
Знать историю – это одно, но это не подготовит вас к тому, что она воплотится в реальности, тем более с вашим ребенком.
Лиз остановилась и оперлась на трость. Под гнетом горя и страха у нее подкосились колени, она готова была упасть и сдаться. Но она не могла, как не могла успокоить себя тем, что она просто старая дура. Пока нет. Никто в Барсолле не знал о метке. Никто за пределами Курганного подворья. Если она ошибается – прекрасно; разве что кто-нибудь в семье решит, что она лишилась мозгов, и попробует низложить ее. Но если она не ошиблась и не сходит с ума, то должна быть готова к тому, что ждет ее и ее детей.
Они будут надеяться на нее.
Лиз пошла дальше.
Поросенок извивался и брыкался. Лиз стиснула его, чтобы угомонить; он забился сильнее, завизжал и обмяк. Лиз посмотрела на него, дабы убедиться, что он все еще дышит. Если она его прикончила, придется идти назад за другим: в Библии сказано, что он должен быть живым. Прошлой ночью они загнали овец и свиней в загоны и врубили свет вокруг них на полную мощность, обмотав лампочки проволочной сеткой, чтобы их нельзя было разбить. Это уберегло скотину, но Они будут голодны – они всегда голодны, так сказано в Библии, – что делало приношение еще более важным.
Поросенок моргнул и хрюкнул. Удовлетворенно кивнув, Лиз снова начала продираться через сугробы.
Ночь вчера выдалась долгой. По крайней мере, Фрэнк и Дом выполняют все, что велено. Джесс не в счет – у нее от страха все из рук валится, но она никому не перечит и под ногами не путается. За Полом нужен глаз да глаз – за ним особенно. Она заметила, как он ухмылялся, думая, что она не видит. Старая летучая мышь наконец-то умом тронулась. Мало того: бросив ей прямой вызов, он может плюнуть на меры предосторожности, от которых зависят сейчас их жизни. Кира – не ее кровь, скорее вызывает жалость. По крайней мере, у нее есть зубки, у этой девки, долбаный внутренний стержень и достаточно почтения, чтобы слушаться Лиз (во всяком случае, пока). Она, конечно, не верит, как и остальные: с чего бы им верить, если даже сама Лиз не уверена?
Пока не уверена.
Если Лиз не ошиблась и на Тони все не закончится, то, возможно, стоит привлечь Киру, чтоб своими глазами увидела. В будущем кому-то придется хранить Библию – следить за знаками, быть начеку. Полу это не доверишь, а у Фрэнка не больше мужества, чем у Дома или Джесс.
Сапоги бухали по снегу. Земля отзывалась гулом, словно была полой, как барабан. Воображение, вот и все. Неужели она никогда не доберется до леса?
Наконец Лиз вступила под сень деревьев. Она запыхалась. Щеки горели от мороза. Поросенок слабо брыкался. Впереди лежала старая, проторенная временем тропинка через лес. По ней было легко идти, даже несмотря на снег.
Дальше тропа разветвлялась. Правая тропинка вела вперед, к концу Тирсова дола, а далее наверх, на Фендмурскую пустошь, где, сказывали, в старину стоял город Кирк-Флоктон, пока земля однажды не поглотила его. Лиз усмехнулась про себя: о, она могла бы порассказать людям пару историй об этом, только вряд ли бы им понравилось услышанное. Другая тропинка, почти заросшая, вела к Северной дороге и Воскресенскому кряжу, через самую глухую чащу.
Лиз пошла по левой тропинке, тростью сбивая торчащие ветки. Даже зимой деревья норовили перекрыть тропинку, словно та была раной, которую мир хотел зарастить.
Вскоре она вышла на поляну. В нескольких ярдах от нее находилась крутая, выше головы Лиз, травянистая насыпь, кою матушка-природа, не терпящая прямых углов и линий, явно не вылепляла.
В насыпи была брешь, прорубленная или пробитая давным-давно, и Лиз прошла в нее, к Пустотам.
За насыпью землю с обеих сторон усеивали воронки. Две из них заполнились водой, замерзли и теперь блестели, как огромные глаза. Никто не знал, какая там глубина, – не в последнюю очередь потому, что кто туда спускался, живыми не воротились. За воронками, покрытая снежной коркой, находилась вторая насыпь, в которую была врезана плита из розоватого камня, какого Лиз никогда не видела в здешних краях. Под плитой находилось еще одно отверстие, около двух футов в поперечнике.
Поросенок бился и визжал дурниной, молотя связанными копытцами. Лиз раздраженно встряхнула его, вспомнив отродье Джесс – оно порадовало бы Их больше любой свиньи. Покачала головой. Какой бы дурой ни была его мать, как бы он ни был зачат и рожден, все равно родная кровь, все равно
