Марк Альперт - Последняя теория Эйнштейна
Министр скривился, снял очки и взялся пальцами за переносицу.
— Люси, поймите меня правильно. Я прошу вас действовать агрессивно. Я прошу вас бросить на это дело все ваши силы. Этот проект — один из главных приоритетов Пентагона. Если информация просочится к иранцам или северокорейцам, последствия будут опустошительны. — Он снова надел очки и уставился на нее — глаза как два снайпера. — Но такого человека, как Эмори Ван-Клив, нельзя допрашивать стандартным способом. Он один из главных республиканских фандрайзеров Америки. Когда прошлой весной сюда приезжал президент, они вместе в гольф играли!
— Так что же вы предлагаете, сэр?
Он оглянулся через плечо на генерала-летчика. Тот без единого слова открыл кейс, достал папку и подал ее министру, который стал листать содержимое.
— О'кей, вот тут сказано, что у этого Свифта в анамнезе серьезное злоупотребление.
— Он крепко пил в свои двадцать и позже, — уточнила Люсиль.
Министр обороны пожал плечами:
— Пьяница — это навсегда. Можем сказать, что он перешел на кокаин и поставлял его богатеньким деткам в Колумбийском. Бюро готовило его арест у него на точке в Гарлеме, но он сумел со своими дружками захватить агентов врасплох и убить полдюжины. Как вам такая легенда?
Люсиль попыталась найти дипломатический ответ:
— Есть несколько проблем. Во-первых, бюро обычно не…
— Подробности меня не интересуют. Устраните проблемы и скормите легенду Ван-Кливу и бывшей. Может, они настолько потеряют сочувствие к Свифту, что выдадут нам, где он прячется. И кстати, прессе скормите ту же историю. Тогда можно будет развернуть охоту по всей стране.
Люсиль покачала головой. Трам твою тарарам, одно дело — информировать министра обороны, и совсем другое — принимать от него распоряжения. Этот клоун полагает, что может командовать правоохранительной организацией?
— Не уверена, что это удачный подход, — сказала она. — Я думаю, надо бы связаться с директором бюро…
— Не волнуйтесь, директор возражать не станет. Я с ним поговорю, как только вернусь в Вашингтон.
Министр закрыл папку, отдал ее генералу авиации, повернулся на каблуках и вышел из конференц-зала — генерал следом.
Люси возмущенно вскочила.
— Минуту, господин министр! Надо еще раз подумать…
Он даже не обернулся — просто вскинул руку на прощание, проходя к двери.
— Времени нет думать, Люси. Когда война началась — воюешь тем, что есть.
Дэвид бывал в доме Эйнштейна на Мерсер-стрит, когда писал «На плечах гигантов». Поскольку здесь жили преподаватели, дом не был открыт для публики, но когда Дэвид отправил специальный запрос с объяснением своих целей, институт фундаментальных исследований дал ему разрешение на получасовой визит. Для Дэвида это оказалось бесценным. Большую часть отведенного ему времени он провел в кабинете на втором этаже, где были написаны почти все работы Эйнштейна последних лет. Три стены этой комнаты от пола до потолка были заставлены книжными полками, а венецианское окно четвертой выходило на задний двор. При взгляде на стоящий у окна стол у Дэвида как-то странно кружилась голова, ум устремлялся на полвека назад, и он практически видел Эйнштейна, сгорбившегося за этим столом, скребущего авторучкой по бумаге многие часы, заполняя страницу за страницей метрикой пространства-времени и тензорами Риччи.
Сейчас, подходя сюда в темноте, Дэвид заметил, что территория перед домом за последние десять лет благоустроилась. Кто-то поставил цветочные горшки на крыльце и подрезал дикие лозы, когда-то обвившие водосток. Он очень тихо подошел к ступеням, нажал на звонок, неожиданно громкий, и стал ждать. Увы, нигде не зажегся свет. Выждав минуту, он позвонил еще раз, прислушиваясь к звукам жизни внутри дома — тщетно. «Черт побери, — подумал он, — наверное, никого дома. Моника могла уехать на выходные».
В отчаянии он собирался нажать на кнопку третий раз, когда заметил нечто странное: дверной косяк недавно ремонтировали. Новые планки, еще не покрашенные, и в двери новый замок, блестящий бронзовой накладкой. Новые детали имели вид неряшливый, сделанный наспех, совсем не так, как во всем доме. Дэвид не успел уделить этому вопросу достаточно внимания, потому что кто-то гаркнул у него прямо за спиной:
— Ну ты, сука!
Он обернулся — по ступеням крыльца поднимался молодой человек, босиком, без рубашки. Одет он был в одни только джинсы. Длинные светлые волосы, внушительный торс. Внимание Дэвида привлекла бейсбольная бита у него в руках.
— Я к тебе обращаюсь! — сказал молодой человек. — Ты что здесь делаешь, гад? Проверяешь, что никого дома нет?
Дэвид отступил от двери, показал, что руки у него пустые.
— Мне очень неудобно, что беспокою вас так поздно. Меня зовут Дэвид…
— Ах, тебе неудобно? Щас тебе станет по-настоящему неудобно, паразит!
Дойдя до верхней ступеньки, незнакомец замахнулся на Дэвида битой, просвистевшей в дюйме от его головы.
— Да что вы делаете! — крикнул он, отступая. — Прекратите, я друг!
— Мне ты недруг. — Незнакомец продолжал наступать. — Ты вонючий нацист, вот кто ты!
Он снова занес биту.
Времени на размышления не оставалось, и Дэвид подчинился инстинкту. Драться он умел — отец научил его основному правилу: не бойся драться грязно. Выждав, пока блондин замахнется, Дэвид бросился вперед и ударил его ногой в пах. Противник согнулся пополам, Дэвид локтем сбил его наземь. Ударившись голой спиной о крыльцо, блондин пытался перевести дыхание. Дэвид вырвал у него из рук биту. Три секунды — и все кончено.
Дэвид наклонился над поверженным противником.
— О'кей, давайте попробуем еще раз, — начал он. — Мне очень неудобно вас беспокоить так поздно. Меня зовут…
— Стоять, сволочь! — Дэвид обернулся — в дверях застыла Моника, направляя на него ствол. Сверкая красивыми глазами, она обеими руками сжимала тупоносый револьвер. Коротенькая ярко-желтая ночная рубашка слегка колыхалась в ночном ветерке. — Брось биту и отойди от него.
Дэвид подчинился — выпустил стукнувшую о крыльцо биту и сделал три шага назад.
— Моника, — сказал он, — это я, Дэвид. Я…
— Заткнись на хрен! — Она не отвела ствол, явно не узнавая его. — Кит, ты живой?
Блондин приподнялся на локтях.
— Ага, нормально, — сказал он, но голос его плохо слушался.
— Моника, это я, — повторил Дэвид, — Дэвид Свифт. Мы встречались весной восемьдесят девятого, когда ты докладывала о многообразиях…
— Сказано тебе, заткнись! — рявкнула она, но Дэвид понял, что привлек ее внимание. Она наморщила лоб.
— Дэвид Свифт, — повторил он снова. — Я был аспирантом в Колумбийском. Относительность в двумерном пространстве. Помнишь?
Она раскрыла рот от удивления, но, как и предвидел Дэвид, без особой радости. Если что-то и изменилось, так только то, что злилась она теперь сильнее. Нахмурившись, Моника опустила револьвер и щелкнула предохранителем.
— И что это значит? Какого черта ты вот так заявился сюда среди ночи? Я тебе чуть пулю в лоб не всадила.
— Ты его знаешь, Мо? — спросил Кит. Он уже сумел подняться на ноги.
Она кивнула:
— Знакомы были в аспирантуре. Шапочно.
Движением руки она открыла барабан и высыпала патроны в ладонь. В соседнем доме зажегся свет. «Черт, — подумал Дэвид, — сейчас кто-нибудь копов вызовет». Он бросил на Монику умоляющий взгляд:
— Послушай, мне нужна твоя помощь. Я бы не стал тебя беспокоить, не будь это так важно. Можем мы войти в дом и поговорить?
Моника молчала, все так же мрачно хмурясь. В конце концов она вздохнула:
— Ладно, черт с ним. Все равно не заснуть.
Она придержала дверь, пропуская Дэвида, а Кит поднял биту, и на мгновение показалось, что сейчас он сделает вторую попытку, однако нет — он пожал Дэвиду руку.
— Ладно, прости, друг, — сказал он. — Я думал, ты из тех нацистских сук. Они последнее время Мо доставать стали.
— Нацисты? Какие нацисты?
— Зайдешь — увидишь.
Дэвид шагнул в небольшую гостиную с кирпичным камином у одной стены и эркером на противоположной. По первому своему посещению он помнил красивую деревянную полку над камином, но сейчас полка выглядела так, будто кто-то прошелся по ней топором. На лакированном дереве по всей длине остались зазубрины. Камин тоже был разрушен — не менее дюжины кирпичей вытащено или выбито. На стенах зияющие оспины, будто пробитые кувалдой, половицы в нескольких местах расщеплены, провалились темными неровными кратерами. И хуже всего — повсюду свастики: вырезанные на каминной полке, выцарапанные на оставшихся половицах, набрызганы аэрозолем на стенах. И пара больших красных свастик на потолке, а между ними слова: «НИГГЕРЫ, ВОН!»
— Ах ты черт! — выдохнул Дэвид и повернулся к Монике — она положила револьвер и патроны на полку и сейчас смотрела в потолок.
