Марк Альперт - Последняя теория Эйнштейна
Для Дэвида такая последовательность событий была достаточно обычной. Он как раз находился в середине полугодового запоя, который затуманил весь его второй год аспирантуры, а когда он пил с женщиной, то обычно старался уложить ее в постель. Хотя Моника была красивей и умней тех женщин, с которыми он спал, она была типична в другом отношении — импульсивна, одинока и будто скрывала несчастность. И все так и шло обычным путем, но когда Моника встала с дивана и расстегнула молнию на африканском платье, все пошло по-иному. Увидев ее обнаженное тело, Дэвид заплакал, и так это было неожиданно и непонятно, что он сначала подумал, будто плачет Моника, а не он, и удивился: «С чего это она? Я чем-то ее обидел?»
Но нет, она не плакала. Всхлипывания доносились из его собственного горла, и слезы бежали у него по щекам. Он быстро вскочил на ноги, отвернулся от нее, стыдясь. «Боже мой, — подумал он, — что за чертовщина такая?»
И тут ему на плечо легла ладонь Моники.
— Дэвид? — шепнула она. — Что с тобой?
Он затряс головой, отчаянно пытаясь скрыть лицо.
— Прости, — пролепетал он, отступая прочь. — Пойду я лучше.
Но Моника не отпустила его, обняла за талию, притянула к себе.
— Что случилось, малыш? Мне ты можешь рассказать.
Ее кожа была мягкой, прохладной. Внутри у него будто что-то лопнуло — и он сразу понял, отчего плачет: по сравнению с Моникой он был ничтожеством. Неделю назад он провалил экзамены, а это значило, что вскоре физический факультет Колумбийского попросит его из аспирантуры. Конечно, запой внес свой вклад в этот провал — довольно трудно понять квантовую теорию поля, когда постоянно мучит похмелье, — но будь он даже весь семестр трезв как стеклышко, результат вряд ли стал бы иным. И самое худшее — что отец предсказал такой поворот событий. Когда он два года назад навещал старика в номере трущобной гостиницы, где Джон Свифт поселился после выхода из тюрьмы, отец поднял Дэвида на смех, услышав его планы стать физиком.
— Не выйдет из тебя ученого, — предупредил он. — Кишка тонка.
Этого Дэвид не мог рассказать Монике.
— Прости, — повторил он. — Но мне пора.
Он еще плакал, когда уходил от дома Моники, когда шагал через темный кампус Принстона. Идиот, ругал он себя, кретин проклятый. Пропойца, мозги пропил, думать разучился. Он остановился, привалился к готическому зданию студенческой общаги, стараясь прояснить мысли. «Больше ни капли, — сказал он себе. — Свою последнюю ты выпил сегодня».
Но на следующий день, вернувшись в Нью-Йорк, он первым делом зашел в таверну «Вест-Энд» на Бродвее и заказал стакан «Джека Дэниэлса» — он еще не испил чашу до дна. Только через два месяца, когда его официально вышибли из аспирантуры физического факультета, он дошел до такой степени деградации, которой ему хватило, чтобы ужаснуться и навсегда бросить пить.
В последующие годы Дэвид выправил свою жизнь, написал диссертацию по истории и подумывал, не увидеться ли с Моникой, не объяснить ли, что тогда произошло — но так никогда этого и не сделал. В две тысячи первом году он увидел статью о ней в «Сайентифик Америкэн». Она все еще жила в Принстоне, все еще работала в области теории струн, которая сильно развилась с восьмидесятых годов, но осталась столь же неопределенной, неполной и неудобоваримой, как была. Моника теперь исследовала гипотезу о том, что дополнительные измерения, предсказанные теорией струн, не свернуты в инфинитезимальные многообразия, а лежат за космическим барьером, который не позволяет их наблюдать. Но Дэвида заинтересовала не столько теория, сколько подробности биографии, приведенные в последних абзацах статьи. Оказалось, что Моника выросла в Анакостии — беднейших кварталах Вашингтона. Мать ее была героиновая наркоманка, а отца застрелили при попытке грабежа, когда девочке было всего два месяца. У Дэвида сжалось сердце: она рассказывала ему, что стать физиком ее вдохновил отец, а на самом деле даже его не знала.
Снова он вспомнил Монику, когда распался его брак, и несколько раз собирался ей позвонить. Но каждый раз клал трубку и вместо того смотрел ее имя в Гугле — набирал и выходил на показанные сайты. Он узнал, что теперь она профессор физики, что участвует в чате по африканской истории, что пробежала нью-йоркский марафон за три часа и пятьдесят две минуты — вполне достойное время для тридцатитрехлетней женщины. Однако самым лучшим его открытием была фотография Моники в сетевой версии журнала «Принстон пэкет», где она стояла перед скромным двухэтажным домом с большим крыльцом. Дэвид немедленно узнал это место: дом 112 по Мерсер-стрит, где провел последние двадцать лет своей жизни Альберт Эйнштейн. В своем завещании Эйнштейн настоял, чтобы дом не превращали в музей, и потому он остался жильем для профессоров, связанных с Принстонским институтом фундаментальных исследований. Подпись под фотографией сообщала, что профессор Рейнольдс недавно переехала в этот дом, сменив другого профессора, вышедшего на пенсию.
Вот туда и направился Дэвид, сойдя с поезда на вокзале Принстона. Он снова шагал через темный кампус, теперь разумный и трезвый, но исполненный отчаяния и сомневавшийся, так ли уж рада будет Моника его видеть.
Люсиль говорила по телефону с агентами в Трентоне, когда в конференц-зал ворвался министр обороны. Она была так поражена, что чуть трубку не выронила. Министра она видела только один раз, когда на какой-то церемонии в Белом доме он представлял очередную антитеррористическую инициативу. Они тогда обменялись рукопожатием и парой дежурных любезностей. А сейчас этот человек навис прямо над нею, воинственно набычившись и наклонив квадратную физиономию. Прищуренные глазки неодобрительно смотрели из-за очков без оправы. Хотя было три часа ночи, редкие седые волосы министра были тщательно причесаны, галстук лежал строго посередине, завязанный безупречным виндзорским узлом. За министром хвостом следовал двухзвездный генерал от авиации, неся в руках секретарский портфель.
— Ладно, я тебе перезвоню. — Люсиль повесила трубку и с трудом встала на ноги. — Господин министр, я…
— Сидите, Люси, сидите, — отмахнулся он. — Не надо этих формальностей. Я просто хотел своими глазами посмотреть, как развивается операция. Летчики любезно согласились доставить меня в Нью-Йорк.
«Класс, — подумала Люсиль. — Было бы очень мило, если бы кто-нибудь дал себе труд меня известить».
— Докладываю, сэр: мы считаем, что нашли нашего задержанного. Поступила информация, что сейчас он в Нью-Джерси, и мы…
— Как?! — Министр наклонился вперед и повернул голову, словно человек, недослышащий одним ухом. — Я думал, вы его зажали в Манхэттене. Чего стоят тогда все ваши блокпосты на мостах и в туннелях?
Люсиль неловко поерзала в кресле.
— К сожалению, фото Дэвида Свифта было выдано полиции с задержкой. Когда же портрет был роздан, один полицейский с Пенсильванского вокзала опознал подозреваемого. Он сказал, что Свифт сел на поезд в Нью-Джерси около часа тридцати.
— Как он сел на поезд? По фальшивым документам?
— Нет. Судя по всему, подозреваемый смешался с группой людей, бравших поезд штурмом — шайка пьяных дебилов. И в суматохе упомянутый полисмен не проверил его документы.
Министр нахмурился.
— Непростительно. В настоящей армии такой солдат был бы казнен. Расстрелян на рассвете своими же товарищами по оружию.
Люсиль не знала, что на это ответить, и потому оставила замечание без внимания.
— Я только что говорила с нашими агентами в Нью-Джерси. Они сели на поезд на станции Трентон, но подозреваемого там не оказалось. Сейчас мы отрабатываем версию, что Свифт сошел с поезда вместе с пьяной компанией. Полисмен с Пенсильванского вокзала сказал, что они из Метучена.
— Не очень многообещающий вариант. Какие еще ниточки?
— Мы поставили группы наблюдения у домов коллег Свифта по историческому факультету Колумбийского университета. Некоторые из них живут в Нью-Джерси, так что есть неплохой шанс получить помощь кого-нибудь из них. И мы взяли для допроса бывшую жену Свифта. Она сейчас внизу со своим сыном и любовником, пожилым человеком по имени Эмори Ван-Клив. Мы сейчас…
— Стоп. Как его зовут, вы сказали?
— Эмори Ван-Клив. Юрист, партнер-владелец «Мортон, Макинтайр и…»
— Боже мой! — Министр схватился за голову. — Вы что, не знаете, кто это такой? Ван-Клив — один из крупнейших спонсоров последних выборов. О Господи! Он же внес двадцать миллионов долларов на президентскую кампанию!
Люсиль напряглась. Услышанное ей совершенно не понравилось.
— Сэр, я следовала приказам директора бюро. Он мне велел заниматься этим делом со всей возможной тщательностью, что я и выполняю.
Министр скривился, снял очки и взялся пальцами за переносицу.
