Марк Альперт - Последняя теория Эйнштейна

Дэвид просмотрел не менее ста результатов поиска, пока не успокоился, убедившись, что страшных новостей о Гупте нет. Впрочем, это не особо утешало. Он мог бы уже быть мертвым, просто никто пока не обнаружил тело.

Пока он смотрел на экран, к столу вернулся Кит, неся в обеих руках кофе. Одну чашку он протянул Дэвиду.

— Угощайся. Тебе сахара или молока надо?

Дэвид благодарно взял чашку — мозги страдали по кофеину.

— Нет-нет, мне черный. Спасибо.

Кит протянул вторую чашку Монике:

— Мо, послушай, я пойду наверх. Мне в восемь утра уже в мастерской надо быть. — Он положил руку ей на плечо, наклонился, придвинув к ней лицо. — Ты тут как, не пропадешь без меня?

Она сжала его руку и улыбнулась:

— Не пропаду. Пойди поспи, детка. Она поцеловала его в щеку, а когда он уходил, потрепала по ягодице.

Дэвид, глотая кофе, смотрел ей в лицо. Ее чувства были отлично видны — она явно была неравнодушна к этому красавцу. И пусть она на двадцать лет старше своего бойфренда, сейчас она казалась такой же молодой, как и он. Ее лицо вряд ли изменилось с тех пор, как Дэвид ее видел — на диванчике в ее крошечной аспирантской квартирке.

Моника поймала его взгляд, и Дэвид, смутившись, поднес кружку к губам и выпил почти половину обжигающими глотками. Потом сел на стол и отвернулся к экрану — надо было проверить еще одно имя. Он ввел в поисковик «Алистер Мак-Дональд».

Это был самый невезучий из ассистентов Эйнштейна. В тысяча девятьсот пятьдесят седьмом у него случился нервный срыв, и ему пришлось уйти из института фундаментальных исследований. Он поехал домой в Шотландию, к родственникам, но до конца не вылечился, отличался странным поведением, кричал на прохожих на улицах Глазго. Спустя несколько лет напал на полицейского, и семья поместила его в приют для душевнобольных. Дэвид навещал его там в девяносто пятом году, и хотя Мак-Дональд пожал ему руку и сел для беседы, на вопрос о работе с Эйнштейном он ничего не ответил — только сидел и смотрел прямо перед собой.

По экрану поплыл длинный список, но при внимательном рассмотрении все записи оказались относящимися к другим людям: Алистер Мак-Дональд — шотландский фолк-певец, Алистер Мак-Дональд — австралийский политик, и так далее. Про Алистера Мак-Дональда — физика не было ничего.

Моника встала, заглянула ему через плечо.

— Алистер Мак-Дональд? Кто это?

— Тоже ассистент Эйнштейна. Он вроде как исчез с доски, поэтому так трудно найти о нем информацию.

Она кивнула:

— Ага, ты о нем упоминал в книге. Это тот, который сошел с ума?

Дэвиду вдруг стало приятно. Значит, она читала «На плечах гигантов» очень внимательно.

Он подошел к подоконнику, взял книгу и открыл ее на главе о Мак-Дональде. Нашел название приюта — «Психиатрическая больница Холируда», перегнулся к лэптопу и ввел эти слова в поисковик, рядом с «Алистер Мак-Дональд».

Всплыл только один результат, зато недавний. Дэвид щелкнул по ссылке и секунду спустя увидел сетевую версию газеты «Глазго геральд» со сводкой новостей от третьего июня — всего девять дней назад.

Министерство здравоохранения Шотландии сегодня объявило, что собирается расследовать обстоятельства несчастного случая в Холирудской психиатрической больнице. Один из ее пациентов, Алистер Мак-Дональд, восьмидесяти одного года, был найден мертвым в кабинете гидротерапии утром в понедельник. Официальные представители министерства заявили, что Мак-Дональд утонул в лечебном бассейне, придя туда ночью из своей комнаты. Расследование должно выяснить, не был ли этот инцидент следствием недостаточного наблюдения со стороны персонала ночной смены.

Дэвид вздрогнул, не отводя глаз от экрана. Мак-Дональд умер в лечебном бассейне, Буше вскрыл себе вены в ванне. И он вспомнил слова детектива Родригеса в больнице: полицейские нашли Кляйнмана в ванной. Всех трех стариков-физиков связывали две вещи: их работа с Эйнштейном и жуткий почерк преступления. Тот же гад, что замучил Кляйнмана, убил Мак-Дональда и Буше, замаскировав их смерть под несчастный случай и самоубийство. Но мотив, какой у него мотив? Единственной ниточкой были последние слова Кляйнмана: «Einheitliche Feldtheorie. Разрушитель миров».

Моника придвинулась к Дэвиду и читала текст из-за его плеча. Дыхание ее участилось.

— Черт, — прошептала она. — Что-то непонятное.

Дэвид обернулся и посмотрел ей в глаза. Готова она или нет, но пришло время представить его гипотезу.

— Что ты знаешь о последних статьях Эйнштейна по единой теории поля?

— Что? — переспросила она. — Статьи Эйнштейна? При чем здесь…

— Послушай меня секунду. Я говорю о его попытках вывести уравнения поля, которые включали бы и гравитацию, и электромагнетизм. Ну, помнишь — работы по пятимерным многообразиям, постримановой геометрии. Насколько ты знакома с этими статьями?

Она пожала плечами:

— Не слишком. Они представляют интерес чисто исторический. К теории струн никакого отношения не имеют.

Дэвид скривился: он надеялся — очевидно, напрасно, — что Моника знает тему вдоль и поперек и поможет ему рассмотреть какие-то варианты.

— А почему ты так считаешь? Связь с теорией струн определенно существует. Помнишь работу Эйнштейна с Калуцой? Они первые постулировали существование пятого измерения, а ты всю жизнь как раз и изучаешь дополнительные измерения!

Моника покачала головой. На лице ее выразилось привычное страдание преподавателя, объясняющего азы тупым первокурсникам.

— Эйнштейн пытался создать классическую теорию. То есть теорию со строгой причинно-следственной связью, без непонятных квантовых неопределенностей. А теория струн выводится из квантовой механики. Это квантовая теория, включающая в себя гравитацию, и тем она полностью отличается оттого, над чем работал Эйнштейн.

— Но в последних работах он развил новый подход, — возразил Дэвид. — Он пытался включить квантовую механику в более общую теорию. Квантовая теория должна была оказаться частным случаем некоей классической теории.

— Знаю, знаю, — отмахнулась Моника. — Но в результате что? Ни одно из его решений не выдерживало критики, а последние статьи — полная чушь.

Дэвид почувствовал, как кровь бросилась в лицо — ему очень не нравился ее тон. Пусть он не математический гений, как Моника, но на этот раз он знал, что прав.

— Эйнштейн нашел работающее решение. Он просто не стал его публиковать.

Она наклонила голову, посмотрела на него с прищуром. Уголки губ у нее чуть приподнялись.

— Вот как? И кто-то тебе прислал давным-давно утерянную рукопись?

— Нет, это сказал мне Кляйнман перед смертью. Он сказал: «Herr Doktor… у него получилось». Это его точные слова. И вот почему его сегодня убили, вот почему убили их всех.

Моника услышала в его голосе напор и заговорила более серьезно:

— Послушай, Дэвид. Я понимаю, что ты расстроен, но твое предположение — невозможно. Эйнштейн никак не мог сформулировать единую теорию. Он знал только гравитацию и электромагнетизм. Слабые взаимодействия физики поняли только в шестидесятые годы, а сильные — еще через десять лет. Как же мог Эйнштейн создать Теорию Всего, если не понимал две из четырех фундаментальных сил? Это как сложить мозаику без половины кусочков.

Дэвид на секунду задумался.

— Но ему не надо было знать все подробности, чтобы построить общую теорию. Это скорее кроссворд, чем мозаика. Если у тебя достаточно правильных слов, ты можешь восстановить рисунок, а пропущенные буквы впишешь позже.

Однако Монику он не убедил. По ее лицу было видно: она считает его слова абсурдом.

— Хорошо, если он создал правильную теорию, почему он ее не опубликовал? Ведь это же была мечта всей его жизни?

— Была, — кивнул Дэвид. — Но все это случилось через несколько лет после Хиросимы. И хотя Эйнштейн не имел никакого отношения к фактическому созданию атомной бомбы, он знал, что его формулы дали толчок в этом направлении. E = mc2 — невероятное количество энергии из крошечных кусочков урана. И это было для него мучительно. Однажды он сказал: «Знал бы я, что до этого дойдет, стал бы сапожником».

— Да-да, я это тоже слышала.

— Ну так подумай над этим минутку. Если Эйнштейн нашел единую теорию, неужто его бы не тревожило, как бы опять не повторилось то же самое? Он знал, что должен продумать все последствия открытия, все возможности. И я думаю, он увидел, что его теория может быть использована в военных целях. Для создания чего-то похуже водородной бомбы.

— Что ты имеешь в виду? Что может быть хуже?

Дэвид покачал головой — тут было самое слабое звено в его аргументации: он понятия не имел, что собой представляет Einheitliche Feldtheorie, и уж тем более, какие она может вызвать последствия.