Стивен Кинг - Возрождение
Кон вырвался и вытер руку о свою футболку «Лиги плюща», как будто боялся, что я напущу на него вшей.
— Ты рехнулся? Не пойду я к нему. Он сказал, что Бога нет.
— А еще он полечил твое горло электричеством и вернул тебе голос.
Кон неловко пожал плечами.
— Он бы и так вернулся. Так сказал доктор Рено.
— Он сказал, что голос вернется через неделю-две. Это было в феврале. А в апреле ты так и ходил немым. Через два месяца!
— И что? Ну все прошло не так скоро, только и всего.
Я не мог поверить своим ушам.
— Ты что, боишься?
— Попробуй повтори — будешь на земле валяться.
— Не можешь даже спасибо ему сказать?
Он смотрел на меня, весь красный, с поджатыми губами.
— Нам к нему нельзя, мама с папой запретили. Он псих, и небось еще и пьяница, как его жена.
Я не мог вымолвить ни слова. Глаза мои наполнились слезами — не от печали, а от ярости.
— И вообще, — сказал Кон, — надо наносить дров до того, как вернется папа, а то он мне задаст. Так что лучше заткнись, Джейми.
Он развернулся и ушел. Мой брат, который стал потом одним из самых известных в мире астрономов, — в 2011-м он открыл четвертый так называемый двойник Земли, планету, где возможна жизнь, — развернулся и ушел. И больше никогда не произносил имени Чарльза Джейкобса.
На следующий день, во вторник после уроков, я снова бежал по Девятому шоссе. Но не домой.
У домика пастора стояла новая машина. Ну, не новая: это был «Форд-Ферлэйн» пятьдесят восьмого года со ржавыми порожками и трещиной в боковом стекле. В открытом багажнике я увидел два чемодана и громоздкий электрический прибор, который преподобный Джейкобс показывал нам как-то раз в БЮМе — осциллоскоп. Сам пастор был в своем сарае-мастерской. Я слышал, как там что-то грохочет
Я стоял у новой-старой машины, думая о «Бельведере», превратившемся в обгорелый остов, и боролся с искушением развернуться и броситься домой. Интересно, насколько иной оказалась бы моя жизнь, если бы я так и сделал. Писал бы я сейчас эти строки? Кто ж его знает. Апостол Павел был прав насчет мутного стекла. Мы смотрим в него всю жизнь, не видя ничего, кроме собственного отражения.
Вместо того чтобы убежать, я собрал всю свою храбрость и вошел в сарай. Джейкобс складывал электронное оборудование в деревянный ящик, прослаивая его смятой упаковочной бумагой. Он не сразу меня заметил. На нем были джинсы и простая белая рубашка. Воротничок с прорезью исчез. Дети не очень-то замечают перемены, происходящие со взрослыми, но даже я в свои девять лет видел, что он похудел. Джейкобс стоял в луче солнечного света из дверей. Услышав мои шаги, он поднял голову. На его лице виднелись морщины, которых не было раньше, но при виде меня он улыбнулся, и они разгладились. Улыбка была такая печальная, что мне словно стрела вонзилась в сердце.
Не задумываясь, я подбежал к нему. Он подхватил в меня в объятия и поцеловал в щеку.
— Джейми! — воскликнул он. — Ты есть Альфа и Омега!
— А?
— Книга Откровений, глава первая, стих восьмой. «Аз есмь Альфа и Омега, начало и конец». Ты был первым из детей, кого я увидел по приезде в Харлоу, и ты же — последний. Я очень, очень рад, что ты пришел.
У меня потекли слезы. Я не хотел плакать, но не мог удержаться.
— Мне ужасно жаль, преподобный Джейкобс. Ужасно жаль, что все так вышло. Вы правильно говорили в церкви, это несправедливо.
Он поцеловал меня во вторую щеку и поставил на землю.
— Кажется, я выразился несколько иначе, но суть ты уловил. Только не надо принимать всерьез то, что я наговорил; я был не в себе. Твоя мама это знает. Она так и сказала, когда принесла угощение на День благодарения. И пожелала мне всего наилучшего.
От этих слов мне стало чуть-чуть полегче.
— А еще она дала хороший совет: уехать подальше из Харлоу и начать все сначала. Сказала, что, может быть, на новом месте я смогу заново обрести веру. В этом я сильно сомневаюсь, но она права насчет того, что мне надо уехать.
— Я вас больше никогда не увижу.
— Никогда так не говори, Джейми. В этом мире пути людей постоянно пересекаются, иногда — в самых неожиданных местах.
Он вытащил платок из заднего кармана и вытер мне слезы.
— В любом случае, я тебя не забуду. И надеюсь, что ты тоже время от времени будешь меня вспоминать.
— Буду.
И, вспомнив, я добавил:
— Стопудняк!
Он вернулся к своему печально опустевшему верстаку и запаковал последнее, что там оставалось, — пару больших квадратных батарей, которые он называл «сухими элементами». Закрыв крышку ящика, он принялся обвязывать его двумя кусками толстой веревки.
— Конни хотел тоже прийти и сказать вам спасибо, но у него сегодня… кажется, хоккейная тренировка. Или что-то такое.
— Ничего страшного. Да и сомневаюсь, что я ему чем-то помог.
Я был потрясен.
— Вы вернули ему голос, Господи Боже! Вылечили его своим прибором!
— Да-да. Мой прибор.
Он завязал вторую веревку и туго стянул узел. Под засученными рукавами перекатывались впечатляющие мускулы. Раньше я их не замечал.
— Электрический нейростимулятор.
— Вы должны его продать, преподобный Джейкобс! Заработаете кучу денег.
Он оперся локтем на ящик, положил голову на ладонь и посмотрел на меня.
— Ты так считаешь?
— Да!
— Я в этом сильно сомневаюсь. И сомневаюсь, что мой ЭНС имеет какое-то отношение к исцелению твоего брата. Видишь ли, я его смастерил в тот же день. — Он засмеялся. — И приделал к нему маленький японский моторчик из Робота Роско, игрушки Морри.
— Правда?
— Правда. Идея-то верная, я это чувствую, но такие модели, собранные на коленке, без экспериментов, проверяющих промежуточные этапы, очень редко работают как надо. Но я считал, что у меня есть шанс, потому что ни минуты не сомневался в диагнозе доктора Рено. Растяжение нерва, не более того.
— Но…
Он подхватил ящик. Мышцы на его руках вздулись, выступили вены.
— Пойдем со мной, малыш.
Я пошел к машине вслед за ним. Он поставил ящик возле заднего крыла, заглянул в багажник и сказал, что придется переставить чемоданы на заднее сиденье
— Возьмешь маленький, Джейми? Он не тяжелый. Когда едешь далеко, лучше путешествовать налегке.
— А куда вы поедете?
— Понятия не имею. Наверно, почувствую, когда доберусь до места. Если, конечно, эта колымага не сломается. Она жрет столько бензина, что может осушить весь Техас.
Он переставил чемоданы внутрь «Форда». Потом, крякнув от натуги, забросил ящик в багажник, захлопнул крышку и прислонился к ней, внимательно глядя на меня.
— У тебя прекрасная семья, Джейми, и прекрасные родители, которые в самом деле внимательны к своим детям. Если бы я попросил их описать вас, они бы наверняка сказали, что Клер — заботливая, Энди любит покомандовать…
— Вот это уж точно.
Он усмехнулся.
— В каждой семье такой есть. Они сказали бы, что Терри любит мастерить, а ты — мечтать. Как бы они описали Кона?
— Он любит учиться. Или петь народные песни — с тех пор, как у него есть гитара.
— Может быть, но вряд ли это пришло бы им в голову в первую очередь. Ты обращал внимание на ногти Кона?
Я засмеялся.
— Он грызет их как подорванный! Один раз папа обещал ему бакс, если он продержится неделю, но Кон не смог.
— Кон — нервный, Джейми. Вот что сказали бы твои родители, если были бы полностью откровенны. Тот из детей, который к сорока годам наживет язву. Когда его ударили лыжной палкой по горлу так, что пропал голос, он начал волноваться, что онемеет навсегда. Голос не возвращался, и Кон решил, что так теперь и будет.
— Доктор Рено сказал…
— Рено — хороший врач. Внимательный. Он мигом приехал к нам, когда Морри подхватил корь, и потом, когда у Пэтси была… женская проблема. И оба раза вел себя как настоящий профи. Но у него нет той уверенности в себе, которую излучают лучшие терапевты, когда говорят: «Это пустяки, вы мигом выздоровеете».
— Но он как раз так и сказал!
— Да только Конрад ему не поверил, потому что Рено не умеет убеждать. Он умеет лечить тело, но мозг? Не очень. А исцеление наполовину происходит в мозгу. Или даже больше, чем наполовину. Кон подумал: «Он мне лжет, чтобы я привык жить без голоса. А потом скажет всю правду». Так уж твой брат устроен, Джейми. Он живет на нервах, а у таких людей случается, что их разум обращается против них.
— Он сказал, что не пойдет со мной к вам, — сказал я. — Я соврал.
— Вот как?
Непохоже было, чтобы Джейкобс удивился.
— Да. Я его попросил, но он боится.
— Никогда не сердись на него за это, — сказал Джейкобс. — Боязливые люди живут в своем личном аду. Можно сказать, что они сами его создают, — вот как Кон сам вызвал свою немоту, — но это не их вина. Так уж они устроены. И заслуживают нашего сочувствия и сострадания.
