Стивен Кинг - Возрождение
Поднялся мой отец.
— Чарльз, спускайтесь.
Преподобный Джейкобс тряхнул головой, словно хотел ее очистить.
— Да, — сказал он. — Вы правы, Дик. Все равно, что бы я ни сказал — ничего не изменится.
Но кое-что изменилось. Во всяком случае, для одного мальчика — изменилось.
Он сделал шаг назад, потом огляделся, точно забыл, где находится, затем снова шагнул вперед, хотя к этому моменту в церкви не осталось никого, к кому он мог обратиться, кроме нашей семьи, дьяконов и Бабули, которая так и осталась сидеть с вытаращенными глазами.
— И еще кое-что. Мы прах и в прах возвратимся. Может, там что-то и есть — но я уверен, что Бога, как его понимает любая из существующих церквей, там точно нет. Послушайте лепет соперничающих конфессий и тоже это поймете. Они нейтрализуют друг друга и в сумме дают ноль. Если вам нужна правда, сила, которая действительно сильнее вас самих — взгляните на молнию. Миллиарды вольт в каждом разряде, сила тока в сотню тысяч ампер и температура в пятьдесят тысяч градусов по Фаренгейту. Вот тут точно есть высшая сила, гарантирую. Но здесь? В этом здании? Нет. Верьте во что хотите, но вот что я вам скажу: за тусклым стеклом апостола Павла нет ничего, кроме лжи.
Он оставил кафедру и вышел в боковую дверь. Семья Мортонов сидела в тишине, которая, должно быть, наступает для людей, переживших взрыв бомбы.
Придя домой, мама ушла в большую дальнюю спальню, попросила ее не трогать и закрыла за собой дверь. Она оставалась там до конца дня. Клер приготовила ужин, и мы поели в почти полном молчании. Энди начал было цитировать какой-то отрывок из Писания, полностью опровергавший слова преподобного, но папа велел ему заткнуться. Энди взглянул на папины руки, засунутые глубоко в карманы, и заткнулся.
После ужина папа ушел в гараж, где в то время возился с «Дорожной ракетой-2». На этот раз Терри — обычно его верный помощник, можно сказать, его мальчик-алтарник, — не присоединился к нему, так что это сделал я… хотя и не без колебаний.
— Пап, можно спросить?
Он лежал на салазках под «Ракетой», держа в одной руке зарешеченный фонарь. Наружу торчали только ноги в брюках защитного цвета.
— Ну попробуй, Джейми. Если только не про эту утреннюю чертовщину. Потому что если речь об этом, то тебе тоже лучше заткнуться. Сегодня я не собираюсь это обсуждать. Хватит и того, что завтра нам придется писать в Союз методистов Новой Англии с просьбой, чтобы его уволили, а им, в свою очередь, придется обращаться к епископу Мэтьюзу в Бостоне. Херовая вышла история, и если ты когда-нибудь скажешь маме, что я употребил при тебе это слово, она меня отлупит, как мачеха рыжего пасынка.
Я не знал, относился ли мой вопрос к Ужасной проповеди, но был уверен в одном: я должен его задать.
— То, что сказал мистер Истербрук, — это правда? Она была пьяная?
Фонарь под машиной перестал двигаться. Отец выехал из-под нее на салазках, чтобы взглянуть на меня. Я боялся, что он разозлится, но вид у него был не злой. Просто несчастный.
— Были такие разговоры, а теперь, когда этот болван Истербрук брякнул это при всех, сплетня разойдется еще быстрее. Но вот что я тебе скажу, Джейми: это неважно! У Джорджа Бартона случился эпилептический припадок, он выехал на встречку, а она вывернула из-за «слепого» поворота. И все — капец котенку. Неважно, была ли она трезвая или валялась под приборной доской. Сам Марио Андретти не избежал бы этого столкновения. Преподобный был прав в одном: люди всегда хотят понять, отчего случается что-то плохое. Иногда причины просто нет.
Он поднял руку, свободную от фонаря, и наставил на меня испачканный в смазке палец.
— А все прочее — бред убитого горем человека, и никогда об этом не забывай.
В среду перед Днем благодарения у нас в школе был короткий день, но я пообещал миссис Морэн остаться после уроков, чтобы вытереть доски и привести в порядок нашу потрепанную библиотечку. Когда я предупредил маму, та лишь рассеянно отмахнулась и сказала мне быть дома к ужину. Она как раз засовывала в духовку индюшку, но я знал, что это не нам: на семерых такой не хватило бы.
Как оказалось, Кэти Палмер (большей подлизы вы в жизни не найдете) тоже осталась помочь, поэтому управились мы за полчаса. Я хотел было пойти в гости к Элу или Билли — поиграть в войнушку или еще чего, но я знал, что им захочется поговорить об Ужасной проповеди и о том, как в стельку пьяная миссис Джейкобс угробила и себя, и Морри (слух, который уже успел превратиться в непреложную истину). Поскольку мне этого не хотелось, я пошел домой. Стоял не по сезону жаркий день, окна у нас были открыты, вот я и услышал, как моя сестра ругается с мамой.
— Почему я не могу пойти? – спросила Клер. – Пусть знает, что хоть кто-то в этом дурацком городишке по-прежнему на его стороне.
— Потому что мы с папой думаем, что вам, детям, стоит держаться от него подальше, — ответила мама. Они были на кухне, а я к тому времени уже притаился у открытого окна.
— Я не ребенок, мам, мне уже семнадцать!
— Извини, но в семнадцать ты все еще ребенок. И если к нему пойдет молодая девушка, то на нее будут смотреть косо. Ты уж поверь.
— А тебе, значит, можно? Ты ведь знаешь, что Бабуля тебя увидит, а через двадцать минут разболтает по телефону на всю округу! Если идешь сама, то возьми и меня с собой!
— Я сказала, нет, и точка.
— Он вернул Кону голос! – не отступала Клер. – Как ты можешь быть такой черствой?
— Поэтому я и иду к нему. Не для того, чтобы у него завтра было чем поужинать, а чтобы выразить ему нашу благодарность, несмотря на все его жуткие слова.
— Ты ведь знаешь, почему он так говорил! Он потерял жену и сына, и был в полном смятении! Наполовину не в себе!
— Знаю. – Мама заговорила тише, и мне приходилось напрягать слух, потому что Клер расплакалась. – Но люди от этого испугались не меньше. Он зашел слишком далеко. Слишком. На следующей неделе он уезжает — оно и к лучшему. Когда знаешь, что тебя вот-вот уволят, увольняйся сам. Так хотя бы можно сохранить толику самоуважения.
— И уволят его, конечно же, дьяконы, — прошипела Клер. – То есть папа.
— У отца нет выбора. Повзрослеешь – поймешь и посочувствуешь. У Дика сердце кровью обливается.
— Что ж, иди, — сказала Клер. – Посмотришь, смогут ли пара кусочков индюшатины с картошкой скрасить то, как к с ним обошлись. Да он, наверное, и есть их не станет.
— Клер… Клер-Эклер…
— Не называй меня так! – крикнула Клер, и я услышал, как она побежала к лестнице наверх. Некоторое время она, конечно, подуется и поплачет у себя в комнате, но потом оклемается: такое уже было пару лет назад, когда мама сказала Клер, что в пятнадцать лет слишком рано разъезжать по кинотеатрам с Донни Кантвеллом.
Я решил побыстрее смыться на задний двор, пока мама не вышла со своим угощением. Уселся на качели из покрышки, не то чтобы прячась, но и не совсем на виду. Через десять минут я услышал, как закрылась входная дверь. Притаившись за углом дома, я наблюдал, как мама спускается к дороге с накрытым фольгой подносом в руках. Фольга блестела на солнце. Я вошел в дом и поднялся на второй этаж. Постучался к сестре в комнату, на двери которой красовался большой плакат с Бобом Диланом.
— Клер?
— Уходи! – крикнула она. – Не хочу с тобой разговаривать!
Ее проигрыватель орал во всю глотку песни «Новобранцев».
Мама вернулась примерно через час, – довольно долгой получилась передача угощения, – и хотя к тому времени мы с Терри сидели в гостиной перед телевизором и боролись за лучшее место на диване (посредине, где пружины не впивались нам в задницу), она едва нас заметила. Наверху Кон играл на гитаре, подаренной ему на день рождения. И пел.
В первое воскресенье после Дня благодарения проповедь нам снова читал Дэвид Томас из конгрегационалистской церкви Гейтс-Фоллз. Народу опять было полно. Может, всем было интересно, не появится ли преподобный Джейкобс и не наговорит ли еще каких-нибудь ужасов. Но он не явился. А если бы попробовал — не успел бы взять разгон как следует, как ему бы заткнули рот, а может, даже вынесли из церкви. Янки серьезно относятся к религии.
На следующий день, в понедельник, путь в четверть мили от школы до дома я проделал бегом, а не пешком. У меня была идея, и я хотел попасть домой раньше школьного автобуса. Дождавшись его, я схватил Кона за руку и затащил на задний двор.
— Какая муха тебя укусила? — спросил он.
— Ты должен пойти со мной в пасторский домик, — сказал я. — Преподобный Джейкобс скоро уедет, может, даже завтра. Мы должны повидаться с ним до отъезда. И сказать, что мы все равно его любим.
Кон вырвался и вытер руку о свою футболку «Лиги плюща», как будто боялся, что я напущу на него вшей.
