Возраст гусеницы - Татьяна Русуберг
— В смысле?
— Тебе повезло, что накануне шел сильный дождь, и все отсырело. Огонь мог перекинуться на дом. Или на живую изгородь. Хорошо, соседи заметили дым. Ты вообще в курсе, что сжигать мусор на участке запрещено? — Клаус снова исчез за кофейным туманом.
Я помотал головой. Вот же блин. Мама жгла себе нашу историю, жгла, и хоть бы хны. А я один раз старые тряпки подпалил — и пожалуйста, с полицией сижу объясняюсь. Что за несправедливость?
— Я обязан выписать тебе штраф. Ты ведь уже совершеннолетний. За свои поступки придется теперь отвечать самому. — Карие глаза опять возникли за стеклами в круглой оправе, взирая на меня скорее сочувственно, чем осуждающе. — Заплатить сможешь?
— Смогу. — Я подумал о том, что мама говорила о пенсии и страховке.
— Это хорошо, — кивнул полицейский. — Но я с тобой не о том хотел поговорить.
Он немного помолчал. Нагнал туману на очки.
— Я в дом к тебе заходил.
Я подобрался на стуле.
— Зачем? И… разве это законно? Ну, без ордера?
Его радужки выплыли из-за стекол сомиками и присосались к моему лицу.
— Дверь была открыта. Звонок не работал. На стук никто не реагировал. Оба велосипеда стояли под навесом. — Клаус слегка пожал плечами. — Я подумал, ты дома. И, принимая во внимание огонь и то, как выглядит ваш сад… — Он обхватил ладонями стоящую на столе кружку, побарабанил пальцами по керамическим стенкам. — В общем, у меня был повод для беспокойства.
Я отвел глаза.
Шеф невозмутимо продолжал:
— Я хотел убедиться, что с тобой все в порядке. Заглянул в прихожую. А там земля, грязь повсюду. Вещи разбросаны. Коробки разорванные. Да еще кровь на полу. Дальше в комнате — осколки. На первый взгляд похоже на ограбление. Но замок не взломан. Зато сломана некоторая мебель. Знакомая картина?
Я молчал, уставившись в стол. А что тут скажешь? Я вполне мог представить, как последствия моей охоты на привидений выглядели со стороны.
— Люди по-разному переносят горе.
Я не ожидал такого перехода. Съежился на стуле, разглядывая узоры на клеенке. Были там какие-то красно-коричневые линии с загогулинами. Мерзкий цвет.
— Знаешь, я ведь не с Фанё, — продолжал тем временем Шеф. — Служил много лет в Орхусе, повидал там всякого. Большой город, сам понимаешь. Потом женился, переехал сюда. А тут как раз полицейская реформа, требовался участковый. — Он вздохнул, снова шумно отхлебнул из кружки. — Я к тому, что иногда с горем трудно справиться. Особенно одному. И тогда людям нужна помощь.
Я фыркнул и дернул свисающую с края клеенки ниточку.
— Профессиональная в смысле?
— Я этого не говорил. Пока.
Я бросил на полицейского взгляд исподлобья. Миленько. Похоже, я допрыгался. Прямо до психушки.
— Со мной все в порядке. Я со всем справляюсь. Просто у меня прав нет, и я не мог мамины вещи вывезти. Вот и решил их сжечь.
Шеф сунул руку в карман куртки и вытащил оттуда маленький блокнот и ручку.
— Ну, это мы порешаем. Я тебе телефончик Орлы из Красного Креста дам. Они вывозят. Причем бесплатно. — Он заглянул в мобильник, выписал номер на листок из блокнота и положил его на стол передо мной. — А вот с остальным сложнее. Ты ведь, кажется, в гимназии учишься? Вместе с дочкой Питера Дюльмера, верно?
Такой поворот застал меня врасплох.
— Ну да. Учусь. И что? — спросил я настороженно.
— Я туда позвоню. И сообщу в коммуну. — Он пометил что-то в телефоне и сунул его обратно в карман вместе с блокнотом.
— Зачем это?! — Я выпрямился на стуле. — Я учусь нормально. Пропустил пару дней, ну так у меня только что мать умерла, вы же в курсе.
— В курсе, — Шеф кивнул, блеснув лысиной. — Мои соболезнования. Но ты-то жив. И относительно здоров. Пока.
— Что значит «относительно»? — окрысился я.
Он посмотрел на меня взглядом врача, способного поставить диагноз, основываясь на состоянии кожи пациента и выражении глаз.
— Кровь на полу у вас в доме откуда?
— Ноги порезал, — с вызовом ответил я. — Случайно. На стекло наступил. Это что, преступление?
— Нет, что ты. — Шеф вытащил из кармана скомканный бумажный платок и шумно в него высморкался. — Нанесение себе вреда у нас преступлением не считается.
— Нанесение… — Я задохнулся от возмущения и вскочил со стула. — Я же сказал, это случайно вышло! У меня все под контролем.
— Оно и видно, — с ледяным спокойствием заявил коп, поблескивая на меня очками. Клянусь, он нарочно меня выбешивал!
Я понял, что, психуя, ничего не добьюсь, разве что вызова добрых братьев в белых халатах. Потоптался-потоптался на месте, да и сел обратно на стул.
— В общем, так. — Шеф положил квадратные сухие ладони по обе стороны кружки. — Чтоб завтра дул в школу… в смысле в гимназию свою. Тебе одному нельзя оставаться. Там с тобой побеседуют. И из коммуны тебя вызовут. Письмо придет на и-бокс [11]. Ты ведь и-бокс проверяешь?
— Да из коммуны-то зачем? — затосковал я. — Я занятия больше не буду пропускать. Честно. И дом приведу в порядок. И штраф заплачу.
— Потому что так надо. — Этот гребаный Санта-Клаус поднялся со стула, подошел к мойке и поставил туда пустую чашку. — Руфь!
Хромосома, видать, под дверью подслушивала, потому что возникла из-за нее в мгновение ока.
— Еще кофе?
— Нет, спасибо. Мне пора. — Шеф повернулся ко мне. — Молодому человеку надо бы помочь дома прибраться.
Тетка аж просияла вся. Еще бы, такой повод сунуть свой нос в чужое грязное белье.
— Не волнуйтесь, Клаус. Я с удовольствием этим займусь. Мы прямо сейчас туда пойдем и наведем порядок. Спасибо вам большое за поддержку. И простите мальчика за доставленные неудобства. Он ведь только что осиротел, бедняжка. У матери опухоль была размером с голубиное яйцо, уж как она мучилась, болезная…
В общем, Хромосома долго еще распиналась. К счастью, она вышла вслед за полицейским в коридор, а потом на улицу, и я уже не слышал всей той хрени, что она несла. Нет, если мне все-таки захочется нанести кому-нибудь вред, то это точно будет она. Только сначала надо выпытать из нее все, что она знает о моей семье.
7
Из всех маминых вещей я решил оставить себе три: ее любимый халат, книгу с ее пометками и один из тех шарфов, что она для меня связала. Три — хорошее число, символическое. Мне оно обычно приносит удачу.
Пушистый голубой халат еще хранил мамин запах — не затхлый душок болезни, смешанный с лекарственной химией, а свойственный
