Возраст гусеницы - Татьяна Русуберг
Книга называлась «Колесо времени», автор — какой-то испанец. Это была та самая, что долбанула меня острым углом по ноге. На ее желтой обложке было изображено что-то вроде мохнатых гусениц или куколок. Изнутри одной выглядывало человеческое лицо. Наверное, книга маме очень нравилась, потому что она подчеркнула многие места в ней красным карандашом. Я решил, что если ее прочитаю, то, может, смогу лучше понять ход маминых мыслей. Типа, стану к ней ближе.
Ну а шарф можно было просто носить — как раз похолодало.
В общем, отмытый до скрипа, я лежал на кровати, завернувшись в мамин халат и с «Колесом времени» в руках, когда в дверь моей комнаты постучали. На этот раз я знал, что меня беспокоит не призрак. С уборкой мы припозднились, и Руфь осталась у меня ночевать. За окном бесился очередной осенний шторм, и выставить тетку на улицу на ночь глядя у меня язык не повернулся. Еще завалится в какую-нибудь канаву на своем драндулете, а Шеф Клаус на меня потом мокруху повесит.
— Птенчик, ты не спишь? — В дверь снова поскреблись.
Я вздохнул, сунул книгу под подушку и натянул одеяло до подбородка.
— Как раз собираюсь. Завтра рано вставать.
— Можно я зайду? На минуточку.
Я еще и ответить не успел, а Хромосома уже протискивалась в комнату своей пингвиньей тушкой — впрочем, все как всегда. Посеменила к кровати, уселась на краешек, кутаясь в платок. И замолчала. А вот это как раз для Руфь было настолько нехарактерно, что я перепугался.
— Как вы себя чувствуете? Как давление? Как сердце?
Тетка вечно жаловалась на миллион донимающих ее болячек: ее послушать, так она уже одной ногой в могиле стоит, причем последние лет эдак двадцать. А сегодня и вовсе расклеилась. Сперва я на нее наседал с фоткой и пинетками, а потом мы здорово погрызлись из-за маминых вещей.
Когда Руфь своими глазами увидела, что именно заставило Санта-Клауса в погонах обеспокоиться моим психическим здоровьем, она за сердце схватилась и давай в кресле умирать. Как это я мог так мамиными вещами распорядиться. И даже ее Хромосомье Величество не спросил. Может, она хотела себе оставить что-то на память о единственной близкой подруге. А я эту память испоганил и с землей сровнял.
Тогда я возразил, что она-то меня не спрашивала, когда поминки по маме устраивала, хотя ни мама, ни я этого всего не хотели. Я на это сборище даже не пришел — не только из принципа, а потому что мне реально тогда хреново было. Я видеть никого не мог, тем более скопище чужих пьяных рож. Руфь меня потом долго за это пилила и теперь продолжила, пока не вывела меня из себя. В общем, кончилось все тем, что шваброй махал я, а она опустошала запасы валерьянки из маминой аптечки и жаловалась на жестокую судьбу и людскую неблагодарность.
И вот теперь это явление Хромосомы народу в полпервого ночи.
— Ах, птенчик, — Руфь заломила руки, всхлипнула жалобно, — это я тебя о самочувствии должна спрашивать, а не ты меня, дуру старую. — И она разразилась слезами.
Я настолько поразился такой самокритике, что сел в кровати, позабыв, в чем лежу.
— Да не убивайтесь вы так. Со мной все нормально.
— Нормально? — прорыдала Руфь, тыкая дрожащим пальцем в мою пушисто-голубую грудь. — Нормально?! Это я во всем виновата, я! Давно надо было тебе обо всем рассказать, но я не могла. Я же обещала ей… О господи, несчастная Тильда! — Она спрятала лицо в концы шали, но крупные мутноватые капли продолжали течь по запястьям и падать на одеяло.
При виде женских слез я всегда теряюсь. А тут и вовсе впал в ступор. С одной стороны, жутко хотелось, чтобы тетка выложила все, что знает; а с другой — ну не сволочь ли я, пожилую женщину так доводить? Да еще без одной хромосомы…
— Может, вам водички? — Я свесил одну ногу с кровати, намереваясь сбежать прежде, чем меня совсем затопит.
— Не надо, — простонала Хромосома и ухватила меня за запястье. — Ты должен знать… Мне нужно облегчить душу, пока не поздно. Твоя мама запретила мне, взяла с меня слово, но я чувствую, что лучше его нарушить, чем смотреть, как ты мучаешься. Я ведь обещала Тильде позаботиться о тебе и не прощу себе, если что-то с тобой случится.
Я повернулся к ней, с надеждой и страхом уставясь на дрожащие вялые губы — будто это был вход в пещеру с сокровищами… и драконом. Руфь с усилием сделала глубокий вдох и утерла щеки краем шали.
— Прежде чем я расскажу тебе то малое, что знаю, я хочу, чтобы ты крепко запомнил: все, что делала твоя мама, она делала из любви к тебе и ради твоего же блага. Она просто хотела защитить тебя, уберечь, дать тебе счастливое детство и все те возможности, которые открываются перед нами в юности. Когда она узнала, что смертельно больна, то поклялась, что не оставит тебя, пока тебе не исполнится восемнадцать. Мысль о том, что ты можешь попасть в детский дом или приемную семью, была для нее непереносимой. Порой мне казалось, что только этот страх и держал ее на плаву, помогал в борьбе с раком, и в итоге — Тильда победила. Ты знал, что, когда у нее нашли метастазы в желудке и печени, врачи дали ей максимум месяц? А она протянула четыре, Ноа. Почти пять! И все ради тебя. Помни это, прошу тебя, и не осуждай ее.
— Я и не думал… — прохрипел я, и голос сорвался. Горло перехватило сухой судорогой. Так бывает, когда чувствуешь себя последней сволочью. Я-то этот самый восемнадцатый день рождения провел не с ней. Не с единственным человеком, для которого значил все, а с кучкой безмозглых придурков, которым я интересен только как мишень для буллинга.
Руфь помолчала, словно собираясь с силами, а потом продолжила.
— Боюсь, на самом деле, я знаю очень мало. Мы с твоей мамой были близкими подругами, но она не доверяла до конца никому, даже мне. Думаю, в ее прошлом случилось что-то настолько ужасное, что она полностью утратила веру в людей. С другой
