Мы мирные люди - Владимир Иванович Дмитревский
— Вполне понятно. Во-первых, его напугало упоминание о Приват-доценте, то есть Филимонове. Я склонен думать, что если бы Филимонов не умер скоропостижно и дописал бы записку до конца, то в ней упоминался бы тот самый Жора, убийственную характеристику которого мы получили от полковника Байкалова. Вислогузов — профессиональный аферист. Его впутали в политическое дело. Он теперь согласен всех утопить, только бы самому выбраться незамаранным из этого болота. Он расскажет о Черепанове все, что знает, и, вероятно, даже приврет, если знает мало. На себя же он наговорит и былей и небылиц по уголовной части. Понимаете? Ему теперь важно поскорее быть осужденным по бытовой статье. Вы видели, что он узнал полковника? Так глазом и метнул. В эту секунду он и принял окончательное решение топить Черепанова...
Павлов затянулся папиросным дымом, выдохнул его и медленно, в глубоком раздумье добавил:
— Словом, скверная история. И пока мы имеем только небольшие зацепки, за которые можно ухватиться.
— Мне кажется, — сказал Байкалов, — что он умышленно разыгрывает роль блатного. И надо отдать справедливость, он неплохой актер.
— Профессиональное! — воскликнул Мосальский. — Ведь он даже взялся изобразить журналиста! Между тем трудно представить себе более низкий уровень развития и морали.
Павлов распахнул окно. У него было ощущение какой-то нечистоплотности, и бессознательно хотелось прежде всего вымыть руки.
— Вы думаете, я впервые встречаюсь с таким выродком? Если бы вы знали, каков моральный облик всех этих забрасываемых к нам субъектов из остатков антисоветских группировок! Это в подавляющем большинстве — антиобщественные, античеловеческие элементы.
Из открытого окна пахнуло крепкой осенней свежестью. А Павлов, затяжка за затяжкой, глотал табачный дым и говорил строго, словно произнося смертный приговор:
— Из этой среды гестапо черпало себе полицаев. С капитализмом их роднит погоня за личной выгодой, страх перед сильными, презрение к слабым... Даже хваленое товарищество уголовной среды прошлого уступило место волчьей грызне.
— Характеристика в основном правильная, — сказал Байкалов, внимательно слушавший генерала. — И что же дальше? Уничтожать? От этого мы пока не можем полностью отказаться. Но уничтожение, надеюсь, не лучшее средство воздействия на человека? Наша задача — по мере роста наших сил переходить от репрессий к перевоспитанию... — И наклоняясь к Павлову, Модест Николаевич тихо добавил: — Помнишь своего ротмистра? Овсянников, что ли, его фамилия?
— Овсянников — другое дело. А у этих ведь ничего за душой!
— Зато мы выросли. Мы не прежние самоучки. И за нами — большой жизненный путь.
— Да-а... Но разговоры разговорами, а пора домой. Пошли? — И Павлов решительно встал. Уже надевая шинель, он весело спросил Мосальского: — Ну как, товарищ майор? Придется, кажется, ехать вам на станцию Лазоревую?
— Я хотел просить у вас разрешения, товарищ генерал-лейтенант, снова отправиться в Ростов, — ответил Мосальский.
— Что-о? В Ростов? В Ростов! — повторил он снова, быстро сдернул уже надетый рукав шинели и повесил шинель опять на вешалку. — Ишь ты, что удумал молодец!
Он вернулся к столу, прочно уселся за него. Байкалов, который тоже одевался, с любопытством смотрел на них: на старого, опытного Павлова и на сметливого, умного его ученика.
— Садись, — скомандовал Павлов, — и рассказывай! Ты уж извини, — обратился он к Байкалову, — сейчас уточним все и поедем. Потерпи еще минутку, Модест Николаевич! Или вот давай вместе распушим все построения этого молодого человека. Итак, в Ростов? Почему в Ростов, когда мы с Байкаловым вытянули тебе Жору?
— Да ведь к Жоре-то Килограмма послал кто? Филимонов? — с жаром произнес Мосальский.
— Ну, Филимонов.
— А что такое Филимонов? Фигура?
— Нет, не фигура.
— Значит, за ним кто-то стоит, кто поручил ему послать Килограмма. Мы не можем сейчас трогать Жору. Если у Жоры явка, значит, вскоре какой-то новый Килограмм, кем-то посланный, но уже не Филимоновым, ввиду его смерти, но повторяю — кем-то посланный из Ростова, убедится, что Жора взят. Что он будет делать?
— Он немедленно вернется в Ростов, — закончил мысль Павлов, — и предупредит, что Жора арестован.
Павлов сиял от удовольствия, глаза его блестели, он улыбался и взглядом показывал Байкалову на Мосальского: дескать, каков? Затем он снова повернулся к Мосальскому:
— Никто и не говорит, что Жору надо немедленно брать. Жора нам даст много. Но ты прав, ростовский вариант становится опять значительным. Жорой мы займемся, конечно, вплотную, а ты поезжай в Ростов, и не откладывая. Действуй, Борис! Кажется, наши с тобой дела поправляются. А? Как ты думаешь?
3
В этом доме знали обо всех новинках и достижениях науки и техники, любили музыку, литературу, увлекались спортом.
Здесь было много английских и испанских книг: Наталья Владимировна считалась знатоком Испании и Латинской Америки, отец и сын хорошо владели английским языком. И все семейство было замечательно дружным.
— Папа! Хорошо, что ты приехал! Понимаешь ли...
— Поздоровайся, Валерик, с Модестом Николаевичем, — перебил сына Павлов.
— Ах да! Простите... Здравствуйте!
— Абсолютная копия отца! — сказал Байкалов, разглядывая задорное лицо Валерика и пожимая ему руку.
— Вот теперь рассказывай, что тебя взволновало.
— Вот — «Советский спорт»... Посмотри, какую чепуху они пишут! Все знают, что тбилисцы всегда выдыхаются на втором круге! Армейцы им воткнули, это факт!
— Покажи-ка, — заинтересованно сказал Павлов и взял из рук сына газету. — Все правильно, — заявил он через минуту. — Обе команды играли плохо.
— Интересно! На каком основании ты это утверждаешь?
— На основании собственных убеждений.
— Во-первых, Пайчадзе страшно грубил, и штрафик им вкатили правильно!
— Гм...
— Что значит твое «гм»?
— То, что решающий гол Федотов забил с офсайта.
— Папа! Что ты сказал?!
— С офсайта. Латышев проморгал.
— Латышев проморгал?! Слышали вы что-нибудь подобное? Модест Николаевич, скажите же вы ему, что тбилисское «Динамо» всегда срывается на финише. Это их органический недостаток!
— Не горячись. Теперь ты понимаешь, Байкалов, к чему приводят личные симпатии? Валерий в диком восторге от Федотова и Боброва и поэтому потерял способность объективного подхода.
— Это для тебя выше «Динамо» ничего нет. А Костя Рогозин и вообще все наши считают, что единственная команда экстра-класса — армейцы!
— Товарищи! Товарищи! — взывал Байкалов. — Выслушайте беспристрастное мнение: обе команды играли превосходно.
— Вы были
