Мы мирные люди - Владимир Иванович Дмитревский
— А что ты скажешь об Анатолии Вислогузове?
— А кто это? У нас Вислогузова нет.
— Вот тебе на! Сам же его поймал. Паркеровское вечное перо помнишь? Нет, кроме шуток, у тебя есть чекистская хватка!
Затем Павлов заставил Байкалова пить чай, а сам занялся чтением каких-то бумаг.
— Ты Бориса Мосальского знаешь? — спросил он, отрываясь от чтения.
— Бориса Михайловича?
— Мы его сейчас вызовем. А потом будем разглядывать твоего Килограмма в натуральную величину. Против такой повестки дня не возражаешь?
Отдав распоряжения секретарю, Павлов снова стал расхаживать по кабинету.
— Да-а. Точат и точат... Как жуки-точильщики, которые буравят мебель в жилом помещении. Как моль, которая забирается в платяные шкафы. А против этого единственное средство — дезинфекция.
Пришел Мосальский и тоже был введен в курс событий. Павлов наблюдал, как Мосальский воспримет сообщение о молибдене. Мосальский ловил каждое слово. На лице его не было удивления. Известие о молибдене заполняло одно из недостающих звеньев в его изучении «дела Вэра», как мысленно называл он разрозненные явления, обнаруженные за последнее время.
Было получено согласие следователя, который вел дело Вислогузова, на присутствие Байкалова и Мосальского при допросе. Павлов тоже обещал быть.
И вот привели из камеры Килограмма. У него был далеко не тот независимый, бравый вид, с каким он появился на стройке. Лицо его осунулось, глаза стали тревожно-настороженные. Одет он был неряшливо, умышленно неряшливо.
Дело в том, что он был напуган ходом следствия. Его явно подозревали в причастности к каким-то политическим делам. Не было печали! Ему хватит и своих преступлений! Килограмм даже подумывал, не взять, ли на себя какое-нибудь дельце с кражей чемоданов или что-нибудь в этом роде...
Исподтишка, исподлобья посмотрел он на следователя, на Павлова, перевел взгляд на Байкалова и сделал вид, что не узнал его. Почувствовал спиной, что к нему приглядывается еще кто-то.
— Ну, Вислогузов, — громко и внятно сказал следователь, — пришло время тебе выкладывать все начистоту.
— Нечего мне выкладывать.
Килограмм состроил физиономию кретина, а тем временем мысль его напряженно работала. Он старался сообразить, чем вызван приезд полковника, того самого, который нашел тогда на крыльце проклятое вечное перо и по милости которого он, Килограмм, засыпался. Зря приезжать не будет, видно что-то узнал! Шутка сказать, простым аферистом сам генерал интересуется! Для железнодорожного вора — слишком много почета...
Еще сидя в камере, Килограмм обдумывал свое положение и прикидывал со всех сторон. И теперь у него окрепло убеждение: запоролся Жорка Черепанов. А чего от него ждать? Давно у него ничего не осталось от настоящего вора. Пошли у него темные дела, запутался он в паутине и теперь — ясное дело — продал Килограмма и хочет потянуть за собой, чтобы сбросить с себя кое-что лишнее, скорее всего — убийство железнодорожного мастера хочет на шею Килограмма намотать. Ну, нет! Не на такого напал! Мало им покажется одного случая кражи, я им всю картину разверну, тогда и увидят, какой я политический! Все могу рассказать: где, в каком месяце, на каком вокзале и какого пассажира подстриг под бобрик! Мой путь честный! Отобьюсь!
— Садись, Вислогузов. И давай времени не будем тратить понапрасну. Сколько же можно сидеть без всякого толка? Давай приходить к чему-нибудь определенному. Видишь ли, хорошо, когда твои приятели были бы такие же неразговорчивые, как ты. Ну, тогда отмолчались бы, перевели все дело на кражи, по бытовой. Но ведь не получается! Даже такой опытный человек, как Приват-доцент, и тот все рассказывает!
Килограмм только глазом повел. Но трудно было ничем не выдать волнения. Хорошее дело! И Приват-доцента раскопали! Теперь уже сомневаться не приходится: на политику хотят перевести! А на кой лях сдалась ему политика?! Ну, нет, Жора, тут у тебя ничего не получится! Валька-краб о каком-то Анаконде толковал... А кто этот Анаконда? Шпион какой-нибудь! Смотри, куда ребята полезли, не в свои ворота...
И Килограмм быстро решил выдать с головой Черепанова, по возможности отрицать всякую связь с Приват-доцентом, а на себя брать уголовные преступления.
— Так вот я и говорю... Закури, а то ты чего-то волнуешься. Если даже Приват-доцент решил выкладывать все начистоту, то можешь догадываться, что наговорили другие...
— Кто же другие? Никого я знать не знаю... — И Килограмм для пробы пустил несколько похабных ругательств, но следователь так посмотрел, что у Килограмма язык отнялся.
— Значит, ни с кем ты коньяку не пил в железнодорожном домике около насыпи? Просто пошел туда, бросил свое вечное перо, и на этом все кончилось?
— Пить пил, не отрицаю.
Байкалов посмотрел на следователя. Каким образом он добился этого признания? Слова обыкновенные, и все спокойно, а между тем начинает выясняться что-то новое...
— А как пил? Пил, как честный вор. И пока что других дел за собой не знаю.
— И прибыл на Лазоревую с поддельными документами просто ради скуки? И не посылал никто, а вот приехал...
«Знает, что Приват-доцент посылал... — испугался Килограмм. — Плохо дело...».
— И чего ради полез по всей стройке ездить? Что, например, понадобилось «честному вору», как ты говоришь, на каменном карьере?
— Опять же это он, Жорка, научил!
Тут Байкалов и Павлов еле удержались, чтобы не переглянуться, но следователь ни на одну секунду не приостановился, ничем не выдал ни удивления, ни удовольствия, что названо новое лицо и, значит, в новом освещении встает диверсия с самолетом.
— Это мы знаем, что Жорка научил, — в тон Вислогузову повторил следователь. — Он мог научить многому... И убивать мог научить...
— Будем прямо говорить, начальник: свинчатка у кого была?
— Свинчатка! Что ты мне толкуешь про свинчатку?
— Я в мокрых делах не участник. Я могу доказать, ч§м я занимался, вы мне политики не вкручивайте, с фашистами делов не имею! Вы лучше спросите Жору: кто убитого доктора жалел? Кто говорил, что докторов мы уважаем? Я жалел! Я говорил!
Позднее, когда уже увели Килограмма, Мосальский и Байкалов оживленно обсуждали, какой тут секрет, что так легко, без каких-нибудь усилий следователь получил от Вислогузова все, что требовалось, и даже больше, чем можно было ожидать.
— Позвольте, друзья, — вмешался Павлов, — но это так ясно!
— Ясно-то ясно, товарищ генерал-лейтенант,
