Мы мирные люди - Владимир Иванович Дмитревский
— Понятно. И что же он?
— Пришел в неописуемый восторг, ответил на все интересующие меня вопросы и тут же, при мне, стал прикидывать, что понадобится, чтобы немедленно приступить к разработке залежей.
— Это на него похоже. Вы правильно поступили, что беседовали с ним. Но когда это было-то?
— Сегодня утром.
— Вот видите, сегодня утром! Ильинский говорил с Москвой сегодня утром, Агапову вы передали докладную записку сегодня днем. Это все сегодня, а статья... Она же была недели две назад!
— Да... Как же это я-то не сообразил? Сегодня утром... конечно, сегодня утром... А статья давно... Простите, я так расстроен, так ошеломлен...
Горицветов никак не мог успокоиться:
— Нет, но что же это такое! Как же это? Кто же?! И мы-то хороши: радовались, кричали, восторгались во всеуслышание!
— Кто же знал? Да и тайны тут вообще-то нет никакой. Важно только понять, по каким каналам идут сообщения о наших делах за пределы нашей страны?
...А Патридж действительно несколько поторопился. Он не учел того обстоятельства, что о молибдене доложили в управление не сразу и что долгое время о молибдене знал только Горицветов и его помощники. Когда Весенев положил перед ним на стол расшифрованное, аккуратно переписанное сообщение о молибдене, шеф хлопнул по листку ладонью и самодовольно захохотал:
— А ведь мы не ошиблись в выборе? Юный гангстер оправдал наши надежды, мистер Весенев? Чего бы я не сказал о старом осле из Скотленд-ярда.
— У меня есть опасения, что в сообщениях Вэра много пустословия и общих мест. Конкретной работы не видно.
— Но каков ваш крестник?! Я с первого взгляда сказал, что из него будет толк. А что, в советской прессе еще ни слова об этом молибдене? Ясно, что они так и будут молчать. Зато мы молчать не станем! Многие уши слышали там, что найден молибден, наверное, и в прессе, и в министерстве их знают, хоть и молчат, так что мы не наведем тени на нашего мальчика... Закажите-ка, мистер Весенев, что-нибудь похлеще для печати. Что-нибудь вроде того, что «коммунисты пойманы с поличным, Советский Союз готовится к войне»... Или тоже неплохо: «Мы спрашиваем, зачем так называемому миролюбивому Советскому Союзу понадобилась стратегическая магистраль?» Или еще лучше: «А разве молибден применяется при изготовлении кастрюль?».
— У вас литературный талант, сэр! Но даже простое сообщение о молибдене прозвучит, как взорвавшаяся бомба. В этом СССР беспрестанно что-нибудь находят: то нефть, то уголь, то молибден...
— Что. делать? Приходится пока ограничиваться одними словесными бомбами... Хотя — тысяча чертей! — одна честная водородная бомба, сброшенная на Карчальское озеро, была бы куда выразительнее всей газетной возни и всех разговоров!
ГЛАВА ШЕСТАЯ. МОЛИБДЕН
1
Байкалов выехал в Москву задумчивый и грустный. Он рассеянно смотрел на мелькавшие мимо осенние леса. Много курил.
Вагон тихо покачивался. Колеса приглушенно выговаривали одно и тоже; настойчиво, торопливо твердили: «Та-та-та-та... та-та-та-та...».
Быстро прошел по коридору вагона проводник. Открылась дверь соседнего купе, выглянула молодая женщина. Она спросила о чем-то проводника и снова закрыла дверь.
«Чем-то она напоминает Ирину...», — подумал Байкалов.
Поезд, не замедляя хода, пролетел мимо станции. Промелькнул перрон, дежурный по станции. И опять замелькали телеграфные столбы, золотые березы, яркие рябины, оранжевое и багряное пламя осин... Дальше, дальше! Байкалов любил движение. Оно действовало на него благотворно. Он любил ездить, ходить. В движении всегда ощущалась жизнь.
«Хорошая скорость! Хорошо идет! Ничего не скажешь — четкая работа!» — радовался и гордился Байкалов.
Он не отделял себя от окружающего. Он не говорил: «Идут поезда». Он говорил: «У нас идут поезда». Его поезда, его урожай, его постройки, виадуки, гавани, каналы, леса и заводы — его хозяйство. Его земля! Его мир! И если бы не какие-то неясности, какое-то недовольство собой, в котором он не успел еще как следует разобраться, то как бы ликовало сейчас все его существо! Сильный красивый поезд мчит его в Москву. Он повидает друзей, повидает Москву, а к Москве у него совсем особое чувство. Это не просто великолепный город, не просто столица. Он мог бы сравнить свое ощущение с тем, когда он из госпиталя возвращался в годы войны туда, к себе, в танковый корпус... Только в данном случае его чувство было шире, несравненно значительней.
Как ни отвлекал себя Байкалов от того, что мучило, он должен был все-таки продумать, разобраться, решить, а прежде всего оценить и точно сформулировать: что же именно мучит его, выводит из равновесия? Во-первых, сразу же надо разграничить две различные, не соприкасающиеся между собой линии.
Первое — Ирина. Ну да, огорчает его все происшедшее в эти дни с Ириной. Он недоволен собой. Он не прощал себе ни одеколона, которым стал пользоваться больше, чем надо, ни всех других необдуманных поступков влюбленного. Не таким он хотел бы себя видеть в те дни, когда в нем зародилось настоящее, большое чувство к Ирине. Не надо было устраивать этот дурацкий день рождения, просто подойти к Ирине и сказать... Что сказать? А то и сказать, что думал и чувствовал, и ничего больше. Сказать, что любит, что она ему нужна, необходима, что ему кажется, что им вместе было бы хорошо... А как же иначе? Любовь — это большой праздник, любовь — это большая дружба. Да что там! Само слово говорит за себя — любовь!
«Пельмени! Чайные сервизы! Нехорошо получилось... И я должен буду исправить это. Назвать Ирине все своими именами. Пусть судит строго, по заслугам. Пусть выбирает. И я вовсе не хочу отказаться от нее. Я ее люблю».
Большая станция. Паровоз остановился, запыхтел. Набирает пары. Суета на перроне. Растерянное лицо мальчика с эмалированным чайником... Эх, крикнуть бы ему: вон он, кипятильник, с правой стороны станции! Ага, увидел. Молодец! А вот и соседка по купе доехала до своего дома. Ее встречает мужчина. Тоже не молодой. Какое у него счастливое лицо! Забрал ее вещи, и они быстро идут к выходу. Вероятно, она послала ему телеграмму: «Еду, встречай». Вот они и встретились. Как хорошо! Как приятно на них смотреть! Вот так и он мог бы встречать Ирину... А это что за шествие? Сколько волнения! Впереди носильщик. Крепкий дядя. Он, как мощный ледокол, пробивает дорогу в толпе, направляясь к вагону. Вагон номер шесть. Плацкартный. За носильщиком — папа, мама,
