Мы мирные люди - Владимир Иванович Дмитревский
— Я не рад другому открытию, — мрачно сказал Агапов, — и поверь, что это очень серьезное открытие. Садись, Николай. И слушай. Разговор будет долгий. Или вот что, подожди, я пошлю за Байкаловым.
— За Байкаловым? — переспросил Горицветов. — Однако тут происходят странные вещи. Ладно, подождем Байкалова.
— Большие залежи? Впрочем, подожди. Молчи, молчи.
— Видишь ли...
— Нет, ты ничего не говори. И тетрадь я закрою. Ты знаешь, что, кроме тебя, я ни с кем не виделся из экспедиции... Словом, будем молчать.
И они молчали. Горицветов удивленно и грустно смотрел на Агапова, молча расхаживавшего по кабинету.
— Ну вот, идет и Байкалов. Прошу тебя — ни слова. Садитесь, товарищ Байкалов.
— Есть садиться.
— Вы знакомы? Это — начальник Аргинской экспедиции, горный инженер Горицветов.
— Мы знакомы. Сегодня виделись.
— Отлично. Но вы еще не успели узнать одну новость. Сию минуту инженер Горицветов доложил мне, что на Аргинском перевале найден молибден.
— Молибден?! — вскричал Байкалов и вскочил как ужаленный. — Эт-то что же такое? Как вы это объясняете?
«Кажется, они оба спятили или я окончательно выжил из ума, — в ужасе подумал Горицветов. — Да что же тут такое творится? Чем им наш молибден не угодил?..».
— Николай Иванович! Теперь слушай. Ты видел, что я твоей тетрадки не читал. Но я могу тебе сам сообщить, на какой площади обнаружен молибден, какие примерно залежи вами исчислены...
— Игорь рассказал?
— Никто не рассказывал. Об этом мы узнали в августе из заграничной прессы.
— Я не совсем понял... Вы это в иносказательном смысле говорите — «из заграничной прессы»? В том смысле, что узнали не от меня? Я просил бы вас объяснить точнее.
— Я точно и говорю. О молибдене вашем имеется сообщение в иностранной прессе.
— Но он найден-то только второго июля... Никто еще не знает...
— Позвольте, а почему о нем не доложил нам этот... топограф Зимин, когда был здесь?
— Зимин был здесь в июне. Он вернулся на перевал, а в день крушения самолета на самом месте катастрофы мы обнаружили мощные залежи молибдена.
— Понятно. Значит, он еще не знал.
— Никто еще не знал.
— Но вот вы обнаруживаете второго июля залежи ценнейшего молибдена. И вы не докладываете нам об этом открытии...
— Не докладываю, имея в виду скорое возвращение экспедиции. Кроме того, одного факта наличия молибдена мало. Мы провели все работы по установлению мощности залежей. В результате этих работ мною составлена вот эта докладная записка.
— А кто знал об этом открытии, кроме вас?
— Все участники экспедиции.
— И те, что остались там сейчас?
— Там остались Котельников и Рощин. Еще двое рабочих — нанайцы, они вернулись к себе в Ягдынью, я произвел с ними полный расчет.
— Они знают русский язык?
— Очень слабо.
— Может быть, они лучше знают английский язык? — зло произнес Байкалов.
— Ты понимаешь, Николай Иванович, нас запросили из Москвы, совершенно секретно, какие залежи молибдена обнаружены на КТМ, когда, в каком количестве, где именно. И если залежи обнаружены, почему об этом до сих пор нет никаких сведений в министерстве, в то время как в заграничной прессе об этом трубят во все трубы. Мы ответили... Когда мы ответили, товарищ полковник?
— Пятнадцатого сентября.
— Пятнадцатого сентября. А сегодня у нас двадцать шестое... Мы ответили, что никакого молибдена у нас не обнаружено и что, по-видимому, это очередной иностранный блеф... А теперь мы вдруг выясняем, что газеты вроде каких-нибудь там «Нейе» или «Нувей» более осведомлены, нежели наше управление... нежели министерство! Вот я и спрашиваю вас: что же это такое у нас творится? На что это похоже?
— Это похоже, как две капли воды на шпионаж, товарищ Агапов! — отчеканил Горицветов.
— Одну минуту, — остановил Байкалов. — Когда у вас были Биндюрин и Озеров — наш врач? Сразу же после аварии самолета? И еще эти — инженер Львовский и начальник аэродрома?
— Они были... они были числа пятого-шестого, сразу же после аварии самолета...
— Тогда уже было известно о молибдене?
— Конечно. Но я не припомню, чтобы мы говорили... Хотя, знаете, ведь их водили на место крушения...
— То есть — и на место залежей молибдена?
— В общем, прескверная история.
— И довольно запутанная. Но не такая, какой нельзя распутать. А пока — учтем только то обстоятельство, что кто-то тут обнюхивает наши дела... Да, вот еще! С Биндюриным и Озеровым вы не нашли нужным прислать нам сообщение о молибдене?
— Мне и в голову не пришло. Люди мне незнакомые... А срочности я не видел никакой. Может быть, это моя ошибка, но я не посылал с ними никаких отчетов и сообщений.
— Вот что, друзья, — заключил этот неприятный разговор Агапов, — все останется строго между нами. Решительно никто не должен об этом знать. Никаких расспросов, никакой взволнованности. Все идет своим чередом. Этим делом займется тот, кому следует. А вам, товарищ Байкалов, надо умно собрать характеристики всех, кто мог знать о молибдене. Через недельку вам придется, думаю, поехать в Москву самому. Так будет вернее.
В эту же ночь в дверь к Байкалову сильно постучали. Байкалов сразу же проснулся. Ему подумалось, что, наверное, произошло что-нибудь исключительно важное, случилось что-нибудь неожиданное. Он быстро поднялся и сам открыл дверь.
Перед ним стоял Горицветов — какой-то странный, взъерошенный.
— А! — только и произнес Байкалов. — Проходите.
— Спали? — пробормотал Горицветов. — Но понимаете...
— Конечно, понимаю. Зря не пришли бы.
Байкалов усадил Горицветова, сообщил, что можно говорить спокойно, они одни. Горицветов, однако, оставался в том же возбужденном состоянии.
— Я не мог откладывать... — говорил он, торопясь все высказать. — Наше открытие... ну, вы сами понимаете, о чем я говорю — о молибдене, о том, что в заграничной прессе появилось сообщение раньше, чем у нас узнало руководство. Но я вспомнил... я совершенно упустил из виду, что о молибдене знает уже Москва. Так что мы, откровенно говоря, чуточку переборщили.
— Именно? Почему же знает Москва?
— Федор Константинович говорил о молибдене по прямому проводу.
— Ильинский?
— Да. Подготавливая докладную записку
