Код Адольфа Гитлера. Финал - Владимир Иванович Науменко
При этом замечании обе женщины дружно засмеялись.
– Может, он не хочет, чтобы кто-то заглядывал ему в душу! – сделав серьёзное лицо, вслух предположила Юнге. Ева с интересом слушала её. – Я имею в виду, глубоко. Иногда он может быть таким добрым, а потом вдруг говорит такие страшные вещи!
– Когда снова становится фюрером? – взяв в руки бокал, полюбопытствовала Ева. Жена знала эти перевоплощения мужа. – Эх, фрау Юнге! Как мало на свете людей, которым женитьба дала всё, чего они хотели, исполнено великих жизненных желаний. Это величайшее счастье, когда встречаются два человека, созданных природой друг для друга. – Немного поразмыслив над своими же словами, Ева, подавляя в себе рыдания, беспечно предложила: – Давай-ка покурим!
Ева снова протянула Юнге пачку сигарет. Та прикурила, а Ева вздохнула и пригубила из бокала шампанское. Поражённая таким редкостным хладнокровием, Юнге стала всхлипывать, но извинилась:
– Простите! У вас так много забот, а я сижу тут и хнычу! И всё же если посмотреть правде в глаза, то мне жаль детишек!
Ева по глазам секретарши поняла, что та говорит о семье Геббельсов.
– В этом, Труди, виноваты они сами! Фюрер терпеливо, изо дня в день, и я тому свидетель, настойчиво предлагал им уехать из Берлина, но и он, и она остались непреклонными. Ни я, ни фюрер, вот ужас, мы так и не смогли их убедить!
– Какая жалость! – только и сказала Юнге. – Я и Лизл два часа назад умоляли Магду оставить детей на наше попечение. Мы обещали ей, что доставим их в Байрот и спрячем там. Но она дала отрицательный ответ. К великому сожалению, они так и останутся единой семьёй, которая собирается окончить жизнь одинаково и одновременно.
– Фрау Юнге! – Ева направилась к шкафу, открыла его, что-то там перебрала и извлекла предмет своих поисков наружу. Вместе с ним подошла к Юнге, говоря: – Примите от меня прощальный дар. Вот это пальто. Я получила его в подарок от фюрера. Люблю, когда женщина хорошо одета. Носите его, и пусть оно принесёт вам радость.
– Такая неожиданность! – пролепетала приятно поражённая Юнге. – Спасибо! Не представляю, где и когда я смогу его надеть.
– Тем не менее, дорогая Труди, это вам подарок к следующей, уже послевоенной, зиме. Желаю вам всего самого наилучшего. Когда будете его надевать, вспоминайте обо мне и передавайте мой сердечный привет нашей родной прекрасной Баварии. Постарайтесь выбраться отсюда живой.
В знак согласия Юнге кивнула головой, ещё не зная, что больше таких встреч не произойдёт.
14 часов 15 минут
Через всю жизнь Гитлер пронёс с собой светлое чувство любви к ней, к той единственной женщине, на чьих похоронах он рыдал, не стыдясь юношеских слёз, не скрывая от окружающих людей того трагичного обстоятельства, что навечно покинут ею, на этом свете остался круглым сиротой. Всеми презираемым и отвергнутым венским обществом перспективным парнем.
В эти дни берлинского светопреставления он всё чаще вспоминал Клару Пёльцль. Мать. В его жизни она была всем. Она, пока была жива, утешала Адольфа в печали, вселяла в юношу надежду, когда он был в отчаянии, придавала ему силы в минуту слабости, являлась для него источником нежности, сострадания, жалости и прощения. Женщина не могла знать, что, воспитывая своего ребёнка примерным католиком, из него в скором будущем вырастет хитрый, вероломный и коварный зверь, способный любыми средствами удержаться в этом жестоком и беспощадном мире. Он потерял её, её заботу и ответственность, а с нею и свои беззаботные мальчишеские мечты. Без неё он всю жизнь чувствовал себя одиноким. И вот прошло столько лет после её смерти от рака – в его жизни, суть сплошная головоломка, в апреле 1945 года наступила суровая реальность. Для Гитлера она была нестерпимой, грозила гибелью, и он был вынужден подчиниться ей. В последний раз, пожирая глазами её фотографию, фюрер, шепча, призвал:
– Mutter, mutter…[1]
Ещё недавно обладавший грозной властью, чьё слово предопределяло судьбы не одного народа, теперь в этот решающий в его судьбе день фюрер, в целях собственной безопасности, не имел права взять её с собой. На память, пока бьётся сердце. Это был бы рискованный шаг. Всё, как он и Мюллер задумали, должно было выглядеть натурально, так, как того хотели и его враги. Фюрер не стал их разочаровывать, считая, что так оно будет лучше, а сам он обязан был исчезнуть, как камень, брошенный в воду. Удалиться из бункера, куда ему будет угодно. Лучше быть воспоминанием, чем живым кошмаром. Гитлер с романтической тоской посмотрел на фото матери, нахлобучил на уши свою бронированную фуражку-каску и, гордо запрокинув голову, направился к выходу. Для него наступила пора разрыва с людьми, которые в славном прошлом шли с ним плечом к плечу, но в нынешней ситуации они становились помехой планам, которые сегодня он чаял осуществить. Гитлеру нравилось определять судьбы своего окружения, не спрашивая их мнения. В отсутствие Гюнше карауливший у двери камердинер Линге сопроводил фюрера к доктору Геббельсу.
– Доктор, я пришёл попрощаться! – войдя, сказал Гитлер. – Жаль, что наша эпоха ушла, а вместе с нею угасло и моё желание жить дальше в мире, где все мы обречены.
– Мой фюрер! – воскликнул дрожащим голосом Геббельс. Он явно не ожидал, что фюрер столь быстро примет губительное для себя решение. – Я и Магда считаем, что существует возможность того,
