Код Адольфа Гитлера. Финал - Владимир Иванович Науменко
Приказ был встречен с пониманием. Стрелитц и Зигфрид послушно удалились из кабинета. Мюллер не так он представлял свой уход из этих стен, в последний раз обвёл печальным взглядом свой кабинет, в последний раз, – с годами выработал в себе эту привычку, – покормил рыбок в аквариуме и, надев на голову фуражку, вышел навстречу своей судьбе. Покидая кабинет, он знал, что ему необходимо было не ждать рокового приговора из уст победителей, а решительными действиями завоевать её благосклонность.
* * *…Клаус услышал звон ключей в связке, приближающиеся шаги. «Что-то случилось!» – мелькнула мысль. О нём вспомнили. Он даже знал, кто. Несколько минут спустя на пороге оказался силуэт человека в мундире. Не поднимая головы, сидевший на стуле Клаус замер на месте. Так рано к нему ещё не приходили. Он не обманулся. Зигфрид. Эсэсовец посмотрел на него, со зловещей улыбкой погладил в кармане чёрную ручку пистолета и проговорил: Я вижу, вы отлично выглядите, герр Силипп! Это упрощает нашу задачу. Вы, Клаус, способны оказать фюреру большие услуги при настоящих условиях. Он ценит вас и никогда не забудет ваших стараний. И вот…
Но Зигфрид не договорил, а встал, как вкопанный, и замолчал. На пороге появились Мюллер с чемоданчиком в руках и Стрелитц.
– Доброе утро, герр Силипп! – произнёс Мюллер и положил чемоданчик на стол.
– Доброе утро, герр Мюллер! – ответил Клаус.
– Вы чем-то напуганы, Клаус? – увидев, как осунулось лицо двойника, спросил Мюллер.
– Да, герр Мюллер! Ваша тюрьма – место, где нет надежды. Вы твердите, что надо ждать, – обиженно заговорил Клаус, – но вам хорошо известно, что Берлин фактически в руках русских, а меня эвакуировать в безопасное место вы не торопитесь.
Стрелитц усмехнулся себе под нос, про себя поражаясь наивности говорящего, а Зигфрид продолжал стоять вблизи от Клауса и не спускал глаз с его физиономии. Мюллер, наблюдая такую картину, коротко рассмеялся – снисходительность в его голосе граничила с сожалением.
– Звучит, слов нет, убедительно. Помнится, прежде ты, Клаус, не был таким, но я обязан отдать должное, похвально само твоё стремление заглянуть в берлинский ад и понять смысл того, что увидел. Ты можешь говорить всё, что тебе, Клаус, придёт в голову. Ты – особенный. Наружностью вылитый фюрер. Да, я признаю то, что мне хорошо известно о скором падении Берлина в руки вражеских солдат. Германия в полосе неудач. Я не скрывал это от тебя, раз ты сам так рассуждаешь. И что с того? Как получается, так и живём! Жизнь – сложная штука. И стоит ли в твоём теперешнем положении жалеть жизнь и жаловаться на то, что она к тебе несправедлива, если для тебя, Клаус, она обращается в невыносимую пытку. Истина, и правда, не всем сразу даётся. Не лучше ли умереть с миром, чем жить в конфликте с самим собой?
С этим вопросом Мюллер присел на соседний стул. Вынул из кармана плаща пачку, вытряхнул оттуда сигарету и щёлкнул зажигалкой. Глядя на Клауса прищуренными глазами, выпустил дым через ноздри.
– Нельзя с людьми так обходиться! – не выдержав паузы, Клаус решился на подобную дерзость. – Держать меня взаперти, не давать общаться с семьёй, я так давно не был в родном доме, герр Мюллер! Бреслау окружён, мои одногодки гибнут в боях с именем фюрера на устах, а я бездельничаю и впустую провожу время, запертый в четырёх стенах. И сейчас вы, рассуждая о поражении немцев, тем самым проявляете жестокость не только ко мне, но и к нации. Разве я не прав, когда говорю вам об этом?
Слушая и не перебивая Клауса, Мюллер сделал последнюю затяжку и сжёг сигарету до фильтра. Он молча бросил окурок на тюремный пол и поднялся, глядя прямо в лицо Клаусу.
– Послушайте, Клаус! Не знаю, кто повинен – римско-католическая церковь или гестапо в твоих невзгодах, но, увы, насколько я понял, жестокость есть основная характеристика жизни. Парадокс, не так ли? Следи, следи за моей мыслью. Жизнь, давно замечено, изобрела смерть и научилась использовать её в собственных целях. Бреслау пока держится, в противном случае освободятся связанные там русские силы и превратятся для нас в дополнительную угрозу. Тебе, я знаю точно, предстоит ужасный путь боли. Доходит, Клаус? Видимо, да. Ужасный! Что толку в чести, когда ты умрёшь? Нам нет смысла оттягивать неизбежное, к чему я тебя подготавливал на протяжении этих лет. Мы облегчим твоё падение во властные объятия Креста.
Клаусу ещё не приходилось слышать, чтобы Мюллер так говорил. Его слова вызвали у Клауса приступ беспокойства, но ему всё никак не удавалось облечь свою мятежную мысль в нужную и спасительную для себя фразу. Взгляд Клауса невольно скользнул по пистолету в кобуре, что был на ремне Зигфрида, а потом остановился на Мюллере. Заговор был налицо. Шеф гестапо постоял перед ним, в укоре склонив голову, и, осмыслив наперёд собственные слова, продолжил:
– Ну что ж, ребята, начнём, пожалуй!
– Что вы собираетесь со мной делать?
– Дурацкий вопрос! – хмыкнул Мюллер. – Не находишь, Клаус? Ложь между мной и тобой невозможна. Я не могу уважить твою просьбу и отправить тебя домой, как бы тебе этого ни хотелось. Ты как верующий человек можешь сказать мне, что Бог покарает меня, даже если я в него не верю. Ты не понимаешь, как мы привыкли работать, но, как видишь, складывающиеся обстоятельства вынуждают меня обойтись с тобой жестоко.
Клауса объял ужас, он беспомощно взглянул на Мюллера, но тот был неумолим, как приговор в дни войны. Во взгляде Мюллера двойник наконец прочитал, что сюда его пришли убивать.
– Вот
