Мы мирные люди - Владимир Иванович Дмитревский
— Какие разделы? Ну, это организация, дезорганизация, информация, дезинформация, тактика и стратегия разведки, тактика и стратегия разведчика, конспирация, тактика и стратегия контрразведки, тактика и стратегия контрразведчика, затем террор массовый и индивидуальный, саботаж, диверсия... Все. И как мне кажется, вполне достаточно.
— Да это же курс наших школ! — загремел Патридж.
— Почти. Ибо, насколько мне известно, ваши школы только незначительно отошли от программы немецких. Вот только конспирации у немцев значительно больше.
— Конспирации?! Гм-гм... Конспирации! Вы — известный германофил!
— Судите сами. Неужели немцы устроили бы, например, праздник елки для своих секретных агентов?
— Не понял. Повторите.
— Я говорю, полковник, что вряд ли немцы додумались бы устраивать для своих секретных агентов праздник елки, как это делают... ну там трамвайные служащие, почтовые чиновники...
— Какой же идиот станет устраивать елку для секретных агентов!
— А вот американцы в 1947 году устроили такую елку в Берлине.
— Что?! — завопил Патридж. — Этого не могло быть!
— К сожалению, это было.
— Надеюсь, им вправили мозги — этим... устроителям?
— Говорят, что полковник Дотт, выступавший на этой елке в роли, так сказать, Санта-Клауса, был, по настоянию англичан, отстранен и поехал удить рыбу в Швейцарию.
Чувствуя, что пилюля, которую он заставил проглотить Патриджа, слишком горька, Весенев решил ее подсластить и отпустил порцию сахарного сиропа:
— Нужно отдать вам должное. В действиях американской разведки куда больше логики. Вот, не угодно ли, пример... Эти немцы меня совершенно убивали перестановкой, так сказать, слагаемых...
Патридж уставился на своего консультанта, ожидая опять какой-нибудь шпильки.
— Начальник абвера, — продолжал Весенев, — начальник абвера центрального участка Восточного фронта полковник барон Боде уверял меня, что в Советском Союзе все девушки, окончившие десятилетку, и все студентки — шпионки. Что за вздор? Поняв, что он вовсе не шутит, я попробовал переставить слагаемые и сказал: «Может быть, вы имеете в виду, что все шпионки должны иметь не менее десятилетнего образования, а еще лучше — быть студентками, ввиду того что эта работа требует определенного уровня развития?» Барон Боде с минуту смотрел ошалело на меня, затем ринулся к телефону и потребовал внеочередного разговора с командующим фронтом. Надо было сделать соответствующие изменения в секретном циркуляре. А ведь этот циркуляр обсуждали все начальники контрразведок дивизий фронта!
Получив теперь некоторую компенсацию за свою рождественскую елку для секретных агентов, Роберт С. Патридж выдал двойную порцию гомерического хохота, после чего ему стало еще более жарко.
— Но что же вы, однако, предлагаете делать с этим русским мальчиком? — без всякой связи с предыдущим разговором спросил он.
Весенев понял, что речь идет о Раскосове.
— Реальных предложений у меня нет.
— Зато они есть у меня, — заговорил Патридж уже тоном приказания.
— Слушаю, полковник.
— Но прежде ответьте мне: кто вы такой?
— Я?
— Да. Ваша специальность, Весенев?
— По визитной карточке я археолог.
— А точнее?
— Вероятно, правильнее всего будет сказать: тактик и стратег разведочно-диверсионной работы.
— О’кэй. Это для меня подходит. Разговоры разговорами, а специальную школу пройти этой «шантрапе из перемещенных лиц» придется. Типаж, насколько мы его изучали, весьма обнадеживающий. Может, что-нибудь получится. Но тут-то и возникает большое «но»: я хочу, чтобы вы лично взялись за Раскосова, конечно, за особое и хорошее вознаграждение. Я, как вы знаете, сторонник индивидуальной подготовки. Только она дает настоящие результаты. Но и школа нужна. Вот и подготовьте этого шимпанзе, прежде чем отдавать в специальную школу, сделайте его своим крестником, черт возьми. Это даст нам хорошего разведчика, а вам прибавит лишние доллары...
— Как всегда — не лишние, — весело добавил Виктор Андрианович, вспомнив, что поиздержался, когда отправлял в Канаду Шурку Бережнову и родившегося у Шурки ребенка.
2
Если бы Раскосов попал в школу разведки, диверсии и террора прямо с улицы, он бы увлекся вдруг открывшимися перед ним приемами разведки и из него получился бы стандартный агент американской секретной службы. Но Весенев, выполняя желание своего патрона, занялся специальной подготовкой разведчика. Он учил его наблюдательности, учил, как держаться в обществе и как владеть собой. Терпеливо находил и выращивал все пригодное в характере Раскосова. Раскосов был жесток, злопамятен и необычайно жаден до жизненных наслаждений. Виктор Андрианович стремился еще более развить эти свойства ученика и поставить их на службу разведки.
По мнению Виктора Андриановича, Раскосову не хватало выдержки, изящества. Сочетать хватку бандита с манерами воспитанного человека, цинизм убийцы и продажной твари соединить с красивыми рассуждениями... Раскосов должен не только узнать, когда какими ядами лучше пользоваться. Он еще должен научиться нравиться, притворяться простосердечным и приятным. Разведчик должен быть хорошим актером и вживаться в роль. Выработать у Раскосова удобное, как обувь, сшитая по заказу, нигде не жмущее эрзац-мировоззрение — вот с чего надо начинать. Ведь это дикарь, хоть он и говорит, что учился в институте. И уж во всяком случае живет и действует так, наобум, плывет без руля и без ветрил.
Виктор Андрианович передал ему свои не очень сложные, не слишком оригинальные, но достаточно полезные в данном случае взгляды — философию опустошенной души, философию отчаяния:
— Я — есть стержень всего. Мои вкусы, мои желания — единственное, что следует принимать в расчет. Было бы мне приятно, удобно, остальное — чепуха. Если я и забочусь о других, то лишь в той мере, чтобы другие не сделали мне неприятностей. Со мной умирает мир. Только круглый идиот может беспокоиться: а что же будет на земле после его смерти? Не все ли равно, раз уж случилось самое ужасное — не существует его самого!? Уясняете?
— Значит, плюй на все и береги свое здоровье? — резюмировал Раскосов.
— Приблизительно так.
Раскосов называл это душеспасительными беседами. Но, кроме того, Весенев приучал его красиво есть, красиво курить, учил разбираться в марках вин и подборе кушаний, учил смаковать жизнь. Даже практически доказал, что «вкуснее» иметь дело со случайными девушками, чем с казенными проститутками.
— Придумано много нелепостей, чтобы портить и осложнять жизнь, — проповедовал новый Мефистофель. — Понятие «родина», например. Какое, собственно, вам дело, где забеременевшая вами дама разрешилась, наконец, от бремени? Но с детства вам стараются внушить, что именно этот район, этот город для вас священны...
Весеневу, продававшему родину оптом и в розницу, было легко и просто отрекаться от нее.
