Мы мирные люди - Владимир Иванович Дмитревский
О катастрофе и сломанной ноге Ирина вовсе не сообщила родителям. Зачем волновать их понапрасну? Написала она только, что медицинская комиссия признала ее непригодной для профессии летчицы и что она подозревает, не имелось ли в виду использование ее на более важной работе, так как она совершенно здорова, чего желает и своим дорогим папочке и мамочке... После этого из дому посыпались письма, в которых была сдержанная радость, что Ирина больше не летает, и скрытые страхи и опасения: уж не подорвала ли их дочка здоровье с этими полетами, зря медицинская комиссия браковать не будет. Уж не туберкулез ли? Они просят Ирину отнестись к-своему здоровью серьезно. Отец написал отдельное письмо потихоньку от матери. Он сообщал ей, что выслал ей телеграфом пятьсот рублей и просит ее приналечь на питание, а также написать ему, адресуя до востребования, честно и откровенно, что с ней, какие причины, что она больше не летчица. Наконец он спрашивал, удобно ли будет, если он приедет ее навестить.
Нине Быстровой неоткуда было получать письма. У нее не было никого на свете, кроме какой-то тетки, но та, кажется, не мастерица была писать. Письма Ирине были праздником для обеих подруг. Ирина честно не распечатывала конвертов и мчалась домой. Они садились рядышком на кровати, чтобы Нина могла заглядывать в листок, когда Ирина будет читать вслух. Нина любила собственными глазами видеть написанное и одновременно слушать. Дальше начиналось обсуждение, составлялся план ответного письма, попутно Ирина рассказывала о том, как она дружна с отцом, какая у нее замечательная мамуля и как они с Ниной получат отпуск и непременно поедут вместе навестить их...
— И тебя они полюбят, как родную. А уж веселого будет! Ни на каком курорте так время не проведем. Ты в Уфе никогда не бывала? Кажется, нигде нет столько черемухи и сирени, как в Уфе!
— А кумыс будем пить? Ведь там кумыс?
— Есть и кумыс. А уж какие пироги печет мама! Пальчики оближешь! С калиной! Ты никогда не пробовала, потому и говоришь, что дрянь. А это такая вкусность... Понимаешь, пареную калину надо пропустить через мясорубку, потом... У-уу, почище твоего сгущенного Молока будет!
— Не дразнись, пожалуйста! Не думай, что я стыжусь, что сказала про сгущенку! Сказала и сто раз повторять буду, что надо побольше сгущенки, масла, мяса, материй — всего как можно больше, чтобы хватало с избытком на каждую семью! А то, скажите пожалуйста, какие нежные — не намекни им даже, что у нас еще далеко не все в блестящем состоянии!
— Не ворчи, не ворчи, как старуха. Надо не требовать, а делать. Требовать — проще всего.
Однажды Ирина принесла с почты письма, но одно не показала Нине. Обнаружив, что почерк незнакомый, она распечатала его еще на почте. Письмо оказалось от Марьи Николаевны. Из Лазоревой. Ирина прочитала его несколько раз:
«Милая Ирочка!
Пищу тебе, родная, под впечатлением разговора с Б. Он только что был у нас. Я видела, что он расстроен, но и виду не подала. Зато, когда он первый заговорил о тебе, я ему дала жару! И можешь себе представить, чем больше я его ругаю, тем шире его улыбка, тем счастливее его лицо. «Еще, еще распекайте меня!» — просит он. А я ему отвечаю: «Пожалуйста, мне не жалко, могу и еще ругать, потому что заслужили». А он говорит: «Верно, заслужил, но я сам себя еще больше ругаю и еще строже сужу, чем вы». И стал он про себя и про тебя рассказывать... Ирина! Вот почему и пишу немедленно тебе: как я и предполагала, он любит тебя. Любит серьезно, сильно, как может любить такой, как он. Ты счастливица, Ирина! И я прошу тебя оставить твои кислые настроения, набраться терпения и ждать. У нас все по-старому. От Ани получила письмо, у нее хорошо идет учеба, а бабушка у нас все хворает, и то сказать — года! Извини, Иринка, милая, на этом кончаю, надо сразу же отправить письмо, а у меня еще свои домашние дела. Да! Разумеется, я ему ничего о тебе не сказала, сказала только что если он будет так медлителен, может тебя прозевать. Он, видите ли, подумал, что не имеет права разъединить такую молодую пару, как ты и Игорь. Никогда не женятся ровесниками, женщина обязательно должна быть моложе, когда выходит замуж. А ему-то уж, такому богатырю, рано записываться в старики. Ну, все. Искренне тебя поздравляю, твой выбор — надо бы лучше, да некуда.
М. Агапова, твоя посаженая мать.
P.S. Не беспокойся, я тут присмотрю! Хоть он в Москву уезжает, но ненадолго.
Да! И еще: не вздумай ему написать! Пусть немножко помучается».
Письма Марьи Николаевны никто не видел. Ирина запрятала его на самое дно чемодана, и только когда Нина дежурила, доставала его, чтобы еще раз прочесть. За каждым словом, за каждой строчкой этого письма Ирина вычитывала многое, чего не было в письме. Ей стало понятно главное: что Модест Николаевич любит ее. Зачем бы он стал говорить неправду Марье Николаевне? Он любит. Остальное не имело никакого значения. Он любит. И вовсе не был он бесчувственным, он именно такой, каким она хотела, чтобы он был. Марья Николаевна правильно советует не писать ему, ждать, ждать и ждать. Но есть ли большее мучение на свете, чем ждать? И потом — как же в самом деле Игорь?!
Вот тогда, вероятно, и зародилась мысль... нет, не мысль, потому что Ирина никогда не думала об Игоре и Нине, о том, что они очень друг к другу подходят... Возможно, что было какое-то предчувствие? Бывают предчувствия? Или она подумала, но не созналась даже себе?
2
Топограф Зимин поселился в окраинном домике на опушке леса. Домик был крохотный, и никто не претендовал на него: никаких удобств и далеко.
— Зато грибы близко собирать, — шутил Зимин.
Грибы действительно росли возле самой двери.
Чтобы никого к нему не вселили, Зимин устроил у себя нечто вроде конторы. Развесил чертежи, диаграммы. На стол положил папки, толстые тетради с записями. Уходя, двери запирал на замок. Мало с кем дружил. Очень много работал. Лазил по сопкам, измерял, вычислял, ставил вешки, бывал на всех собраниях и дельно выступал.
Однажды, когда он обозревал тоннель, погас свет. Зимин
