Воля народа - Шарль Левински
– Значит, я попал под наблюдение?
– Только в общих чертах, без целенаправленных акций.
– И почему? Только потому, что Дерендингер повстречался со мной?
– Нет, это началось ещё за несколько недель раньше.
– Но я не видел его как минимум год до этого.
– На одной бумажке на его письменном столе значилось твоё имя.
– Вы обыскивали его квартиру?
– Разумеется, – сказал Маркус. Тем же самым тоном, каким ложный контролёр произносил слово «несомненно». – Когда имеются соответствующие основания для подозрений, Управление правопорядка уполномочено…
– Пощади, избавь меня! Что было написано на той бумажке?
– Информировать Вайлемана, с вопросительным знаком. И твой номер телефона. Это, разумеется, подпадает под НиО…
– Что такое НиО?
– Наблюдение и охрана. В прямом ведении руководителя Управления.
– И что они при этом наблюдают и охраняют?
Элиза вопросительно повернулась к Маркусу. Тот смотрел в пространство, как будто всё происходящее его вообще не касалось. Но, кажется, он не имел ничего против того, чтобы она ответила на вопрос.
– Всё, что несёт угрозу безопасности страны.
– Так, как ей грозил Дерендингер?
– Да, – сказала Элиза, – как ей грозил Дерендингер.
– И только из-за того, что он в какой-то связи пометил моё имя…
– То была не абы какая связь, – сказал Маркус, – и ты это знаешь совершенно конкретно.
– Как я уже говорила, – быстро продолжила Элиза, – мне рассказала об этом одна коллега. И я информировала Маркуса.
– К счастью. – Маркус по-прежнему ни на кого не смотрел. Как будто он говорил кому-то совсем другому, подумал Вайлеман. – Я смог, по крайней мере, вовремя подключиться и взять на себя ответственность за тебя.
– Ты – за меня? Взять на себя ответственность? С тех пор, как ты живёшь на свете, ты отвечал только за себя…
– Нет. – Один-единственный слог, произнесённый Элизой, тотчас заставил Вайлемана замолчать. – Ты несправедлив к своему сыну. То, что он для тебя сделал, вовсе не разумелось само собой. Он пошёл ради этого на большой риск.
– Это было действительно не просто, – сказал Маркус, – но на тот случай, если Дерендингер всё-таки вовлечёт тебя, я добился того, чтобы ответственность за тебя передали мне. Я за тебя поручился. Дал личную гарантию.
– Не поговорив при этом со мной.
– Вот этого он не мог сделать. – Опять этот тон как с тупым школьником. – Ведь Дерендингер ещё не вышел тогда на контакт с тобой. А когда всё-таки сделал, то уже не было времени для разговоров.
– Потому что в НиО уже было принято решение, – сказал Маркус. – При опасности пролиферации…
– Какие учёные слова ты знаешь!
– …сразу переходить к нейтрализации.
– Нейтрализации? Значит ли это?..
Маркус снова изучал потолок, хотя там не было ничего интересного, кроме пары водопроводных труб, проложенных поверх штукатурки.
Когда он наконец ответил, казалось, то, что он сказал, не имеет отношения к вопросу Вайлемана.
– Дерендингера предупреждали, не раз, и косвенно, и напрямую. Ему даже предлагали журналистскую премию, с хорошим обеспечением, за творческий вклад в целом. С единственным условием, что он больше не прикоснётся к этому делу. Но человек просто впал в фанатизм.
Дерендингер-то впал в фанатизм? Вайлеман его совсем не знал таким. Упорный, да, но ведь хороший журналист и должен быть упорным.
– Его было просто не оторвать, он тупо продолжал ковыряться в этой истории.
– И поэтому?..
– Когда этого требует благо страны, Управление правопорядка уполномочено…
– …нейтрализовать кого угодно, я понимаю. Красивый эвфемизм. А ты знаешь, к каким двум темам на всех языках этого мира существует большинство слов-заменителей? Одна тема – секс и вторая…
– Только в самых крайних случаях.
– …вторая – убийство.
– Благо страны…
– …не отговорка. Ты велел уничтожить Дерендингера!
– Я не имел к этому никакого отношения, я же тебе говорил. Это вообще не касается зоны моей ответственности.
– ‘Зона ответственности’. Тоже хорошенькое слово. В преступной банде наверняка у каждого тоже есть своя зона ответственности. Один шантажирует, второй грабит банки, а третий…
– Мы не преступники!
Они спорили, как они спорили всегда. Только на сей раз не из-за противоположных политических позиций, а потому, что Дерендингер был убит, и…
И…
– И меня тоже должны были устранить?
– Только в случае, если бы он вошёл с тобой в контакт. Но когда он действительно потом позвонил тебе…
– Вы прослушивали наши телефоны?
– Само собой разумеется, – опять сказал Маркус. Очень многие вещи, кажется, разумелись для него сами собой.
– Он пригласил меня сыграть в шахматы. И поэтому?..
– Это был всего лишь внешний предлог. Дерендингер вообще не умел играть в шахматы. Это отчётливо видно из его персонального досье.
– ‘Персональное досье’? Ты всерьёз считаешь, что ты не убийца, только потому, что ты умеешь оперировать этим бюрократическим языком?
Элиза уже давно ничего не говорила, но теперь снова вмешалась:
– Не надо бы тебе так говорить с твоим сыном.
– Потому что это была не его ‘зона ответственности’?
– Потому что он спас тебе жизнь.
– А жизнь Дерендингера?
– Тут я был уже бессилен, – сказал Маркус. – При том что я в принципе противник таких радикальных мер.
– ‘Радикальные меры’!
– Хотя в данном конкретном случае я, разумеется, понимал их необходимость.
Вайлеман заметил, что внутренне он становился всё спокойнее. Это был недобрый знак, насколько он себя знал.
– И как часто уже возникала необходимость кого-нибудь нейтрализовать? – спросил он. – В скольких конкретных случаях?
– Ещё ни разу, – Маркус отвёл взгляд. – Это правда, ещё никогда. Это случилось впервые за все эти годы.
– Поэтому вы и действовали так по-дилетантски? ‘Прыгнул с Линденхофа на улочку Шипфе’! Кто может поверить этому? Я ни на минуту не попался на эту удочку.
– Ты и не должен был. Я очень надеялся, что ты расценишь это как предостережение. Что как хороший журналист ты сразу заметишь, что официальное объяснение не может быть правдой, что здесь присутствует момент насилия и что ты после этого не захочешь иметь к этому делу никакого отношения. Чтобы с тобой не случилось того же. Но ты…
– Да?
– Это не сработало. Но попытаться всё равно стоило.
– И ради этой попытки вы укокошили Дерендингера?
– Какое отвратительное слово.
– Какое отвратительное дело. Вы размозжили старику голову, или как уж там это происходило, и
