Воля народа - Шарль Левински
Он мог бы отбиться, отказаться следовать за ними, но тогда бы они применили силу, и никто бы не пришёл ему на помощь. Безбилетник, который ещё и противится, да остальные пассажиры ещё бы и аплодировали, если бы его выволокли из вагона.
Его арестовали, а он заметил это слишком поздно. «А вы кивните!» – предложил палач обезглавленному. Кто-то знал о его местонахождении, хотя, вообще-то, никто не мог этого знать. Кто-то знал, откуда он едет и куда, все его меры предосторожности не помогли, он мог бы спокойно возить с собой и мобильник, и свой проездной, действующий с 9 часов утра, они и так взяли его след. Поступило сообщение из командного пункта: «Разыскиваемый едет в четырнадцатом трамвае в сторону Зеебаха», и они элегантно сняли его с маршрута, «помеха у «Звёзд Эрликона» устранена, просим пассажиров извинить нас за возникшие опоздания, бип».
И он ничего не заметил. Действительно считал возможным, что они могли принять его билет за поддельный.
Во рту у него был привкус бумаги, причина была в искусственной вентиляции в этом подземном помещении, от неё воздух всегда сухой. Он налил себе ещё один стакан воды, но потом осторожно вылил её обратно в графин.
Вода была драгоценностью.
Если они хотели устранить его, потому что он слишком близко подошёл к их тайне, если они хотели раз и навсегда убрать его из игры, то им больше ничего не надо делать, не придётся изобретать прыжок с Линденхофа и опрокинутый стеллаж с книгами, достаточно будет оставить эту дверь запертой, трёх дней или четырёх будет достаточно, дольше организм не выдержит без воды, он где-то читал об этом. В его случае он протянет немного дольше, в графине ещё добрых пол-литра, но потом… Умирать от голода не больно, так было написано в той же статье, жажда гораздо хуже, почки больше не смогут выполнять свою работу, какой-то там элемент – не то калий, не то кальций – больше не выделяется из организма, и рано или поздно сердце остановится. Если это было их планом, то им придётся выждать несколько дней и потом устранить его труп, возможно, в одном из этих чёрных ящиков, в которых транспортируют колонки усилителей для концертов, здесь, на стадионе Халлен, это никому не показалось бы странным. Когда они потом придут, они обнаружат его тело прямо под дверью. После самой последней попытки кричать, призывая на помощь, но здесь внизу, глубоко во чреве стадиона, он может кричать сколько угодно и как угодно громко, никто его не услышит.
Это абсурдная ситуация, думал Вайлеман, в голове я расписываю себе смерть от жажды, тогда как мой мочевой пузырь требует облегчения. В крайнем случае придётся помочиться в стакан, как на приёме у врача, когда доктор Ребзамен хочет посмотреть его анализы, или…
Какой-то звук. Металлический скрежет. Кто-то подошёл к двери.
Вайлеман вскочил, хотел вскочить, но с трудом поднялся, опираясь на сиденье стула, сустав опять объявил ему тотальную забастовку. Он поднял стул и держал его перед собой ножками вперёд; когда-то в детстве он видел в цирке укротителя львов, который так же направил ножки стула против возможного нападения.
Ручка двери шевельнулась. Дверь открылась.
– Я надеюсь, мы не заставили тебя слишком долго ждать, – сказала Элиза.
43
Это был такой момент, когда Вайлеману следовало бы сказать что-то блестящее, какую-нибудь крутую джеймс-бондовскую фразу, полную самообладания, но он не был Джеймсом Бондом, он был старым человеком, у которого болели кости.
– Мне надо в туалет, – сказал Вайлеман. – Срочно.
Элиза кивнула, как будто ожидала этого.
– Господин Гевилер покажет тебе дорогу.
Господином Гевилером оказался тот второй контролёр из трамвая, более пожилой, недоучившийся юрист. Он что, так и стоял всё это время под дверью? – спросил себя Вайлеман, но тут же заметил, что этого не могло быть, потому что Гевилер к этому времени переоделся. Как контролёр он был одет в удобный разношенный пуловер, теперь же на нём был костюм, очень корректный, галстук в жёлто-зелёно-белую полоску, подобранный по цвету к гербу кантона Тургау на его лацкане.
– Сорри за доставленные неудобства, – сказал он. – Но служба есть служба.
Как будто этим всё объяснялось.
В узком проходе два человека не помещались рядом, поэтому контролёр, который не был контролёром, шёл впереди, ни разу не оглянувшись; он был уверен, что Вайлеман не убежит. Я мог бы попытаться, подумал он в какой-то момент, мог бы просто побежать, но Гевилер с лёгкостью догнал бы его – в костюме он уже не походил на носителя войлочных домашних тапок, – кроме того, Вайлеман наверняка заблудился бы в лабиринте этого подземелья и с поджатым хвостом добровольно бы дался в руки погоне, телёнок, который по пути на бойню попытался сбежать.
Нет, о бойне лучше не думать. «Лиммат-Клуб Цюрих» значилось на парусине, из-под которой во все стороны растекалась кровь. Кровь Дерендингера.
Туалет был этажом выше; без сопровождения Вайлеман не нашёл бы обратной дороги и за тысячу лет. Когда он снова вышел, Гевилер был занят тем, что тыкал пальцами в свой коммуникатор, но без успеха. Он помотал головой и сказал:
– Нет приёма. Здесь внизу ты полностью отрезан от мира. – Безобидное замечание, но его можно было понять и как угрозу.
На обратном пути к комнате ожидания – к тюремной камере Вайлемана – они больше ни словом не обменялись.
Гевилер постучался, прежде чем открыть дверь, но не ждал ответа, а просто впустил Вайлемана и закрыл за ним деверь. Элиза захлопнула косметическое
