Воля народа - Шарль Левински
– Лойхли, – услышал он свой собственный голос.
– В самом деле? – У женщины был злобный рот, в точности как у фройляйн Бэхи, как будто она беспрестанно кусала губы. – А можно спросить, откуда вы знаете господина Лойхли?
– Ещё с работы. Мы старые знакомые, дальние, признаться. – У него было такое чувство, что он всё дальше и дальше влипает в опасную историю, но ему ничего не оставалось, как продолжать молоть чепуху. – Вы же знаете, каково это на пенсии, сразу пропадаешь из виду, остаётся не так много контактов, но иногда с кем-то перезваниваешься, и… э-э…
– И?
Продолжать говорить. Разыгрывать безобидного. Говорить то, что человек и говорил бы в такой ситуации.
– Я бы с удовольствием перемолвился словечком с коллегой Лойхли, если это возможно. Хотя мне уже пора уходить. Рейсовый автобус ждать не будет.
Опять ошибка. Может быть, ближайший рейсовый автобус отправится только через два часа, и если она помнит расписание наизусть…
– Господин Лойхли здесь больше не живёт, – сказала женщина.
Больше не живёт? Но он только что, недавно встречал его в этом холле, но этого он, конечно, не мог сказать, никто не должен об этом знать, официально он здесь впервые, раньше никогда не был, заглянул только сегодня спонтанно. Потому что оказался в здешних местах. Забрёл случайно.
Больше здесь не живёт?
– Но по телефону он звучал довольно бодро.
– Господин Лойхли выбрал себе другое место пребывания.
Чего не могло быть. Лойхли не собирался менять дом престарелых, в этом Вайлеман был уверен, более того, он ведь жаловался, что ему до конца жизни придётся каждую среду есть одну и ту же нарезку и каждый день совершать одну и ту же прогулку. Женщина ему лгала, это было ясно, но с какой целью? Что крылось за исчезновением Лойхли? Было ли это связано с расследованием Дерендингера? Или с его собственными розысками?
Разумнее всего было бы как можно скорее ретироваться, спасибо и до свидания, «я подумаю, рассматривать ли Вечернюю зарю в перспективе на будущее», но старые журналистские рефлексы были сильнее, всю жизнь задавать вопросы – и вдруг в решающий момент оставить это просто так?
– А не могли бы вы мне сказать, где я теперь смогу найти господина Лойхли?
– К сожалению, не имею права. Защита персональных данных, вы понимаете.
Защита персональных данных, ну-ну. Превосходная отговорка во всех случаях, когда есть что скрывать.
– Но если вы дадите мне ваш адрес, я с удовольствием перешлю его господину Лойхли, и он уже сам решит, контактировать ему с вами или нет.
Вайлеман сам себе показался дрянным шахматистом, который в решающей партии турнира вдруг сообразил, что только что подставил ферзя. А самое худшее было то, что ловушку, в которую он попал, он же сам и построил. Свою настоящую фамилию он назвать не мог, это было ясно; кто бы ни распорядился устранить Лойхли, он бы непременно позаботился и о том, чтобы регистрировалась всякая попытка контакта. Но если он откажется назваться, это первым делом вызовет подозрение, а женщина была из тех, кто непременно замечает такие вещи. С фройляйн Бэхи тоже не проходила никакая отговорка.
– Посмотрю, есть ли у меня при себе визитная карточка, – сказал он, только чтобы выиграть время, и сделал вид, что обыскивает свои карманы, хотя никаких визитных карточек у него уже давно не водилось, зачем они ему, таким отшельникам, как он, ни к чему. Но он-таки нащупал что-то вроде визитной карточки, а, ну да, тот мужчина из магазина подержанных вещей Боркенхаус дал ему свою, как бишь его звали? Фишлин, конечно.
– Вот, – сказал он и протянул ей карточку. – Там всё есть, фамилия, адрес и, разумеется, телефон. Передайте господину Лойхли, что я буду очень рад, если он мне позвонит.
– С удовольствием передам.
Женщина владела приёмами вежливости того рода, что соблюдает все формы, являясь при этом тотальным хамством.
– Ну что ж, тогда я… Тогда я, пожалуй, пойду. Не распорядитесь ли вы, чтобы мне выслали проспект вашего заведения. Адрес у вас есть.
– Мы сделаем, – сказала женщина. – До свидания.
Итак, он увернулся от грозящего ему шахматного мата, нашёл свой спасительный ход. А теперь прочь отсюда, как можно скорее.
Он уже был в дверях, как вдруг она окликнула его:
– Господин доктор Фишлин!
Он чуть было не выдал себя, потому что не сразу среагировал на фамилию, но потом включился и обернулся:
– Да?
– Вы ведь так и не взяли ваш напиток из автомата. Нам будет приятно подарить вам одну баночку по вашему выбору.
30
Едва скрывшись из поля видимости дома престарелых, он начал хватать ртом воздух, словно утопающий, и в конце концов сел прямо на землю, прижав ладонь к груди с бешено колотящимся сердцем, тогда как под другую его ладонь, на которую он опирался, подтекало что-то мокрое, кровь, подумал он сперва, но жидкость была холодная, сохраняй хладнокровие, автоматически подсказала его голова, и потом это оказалась, конечно, кола, которую ему подарила женщина, она открыла для него банку, и он её поблагодарил, но ещё не сделал из неё ни глотка, так стремился прочь оттуда, как можно дальше, и вот теперь бурый ручеёк стекал к дорожному бордюру, а ведь ему так хотелось пить, так хотелось.
Паника.
Это чувство он пережил однажды, больше тридцати лет тому назад, когда у него ещё была машина и он любил на ней прокатиться с ветерком. Дело было в Германии, где тогда ещё не было скоростных ограничений на автобанах, и после поворота, метрах в пятидесяти впереди дорогу ему преграждал жилой прицеп, вставший поперёк обеих полос; должно быть, прицеп обогнал свою затормозившую машину и перегородил движение; он давил на тормоз, он утопил его в пол, но этого было недостаточно, да разве будет достаточно, если он мчался со скоростью сто сорок, он резко вывернул руль вправо, на стояночную полосу и за пределы стояночной полосы, в обрез минуя препятствие, только боковое зеркало ему тогда снесло. Когда он наконец остановил машину – он и теперь не знал, как она тогда не перевернулась, – то сидел без движения минут десять или полчаса, ожидая, когда сердце перестанет колотиться. Он был
