Воля народа - Шарль Левински
– Писатель, я думаю.
– Кто бы он ни был, его фамилию ты теперь знаешь. Это всё, что ты хотел?
– А можно узнать, жив ли он ещё?
– Он жив, – сказал Маркус, ни секунды не колеблясь. – В противном случае система автоматически выдала бы дату смерти.
– А его адрес? Его можно узнать?
– Узнать можно всё. Для этого мы здесь и сидим. Но у меня действительно нет столько времени для твоего хобби. Рад был тебя видеть. – Он протянул Вайлеману папку с фотографией и ждал – альфа против омеги, – пока его отец дойдёт до двери. Только в самый последний момент он милостиво произнёс: – Скажи фройляйн Шварценбах, пусть распечатает тебе данные. И в следующий раз, пожалуйста, предупреждай о визите заранее, да?
19
Над маленьким городком – собственно, то была всего лишь приличная деревня, но и у провинции есть своя гордость – возвышалась крепость. Почему, собственно, я подумал «возвышалась»? – спросил себя Вайлеман, ведь крепость скорее сидела на холме, как жирная несушка на своих яйцах. Но она была историческая, и с тех пор, как патриотизм снова вошёл в моду, её регулярно приезжали осматривать туристы. Здание, ради которого он предпринял это утомительное путешествие, находилось в нескольких минутах ходьбы от крепости.
Дом Вечерней зари. Какая гадость. Тот, кто подобрал такое название для дома престарелых, искал, пожалуй, что-то поэтическое; в рекламном проспекте это должно было выглядеть обнадёживающе, однако звучало угрожающе; после вечерней зари больше ничего не просматривается, только чёрная ночь с её удушающими сновидениями. Но, может, Вайлемана опять слишком далеко заводили его мысли, ведь могло быть и так, что здание с незапамятных времён так называлось просто потому, что фронт окон бывшего господского дома выходил на запад. Однозначно девятнадцатый век, то время, когда богатые промышленники любили строить для своих семей такие обезжиренные имитации крепостей, тут маленький эркер, там башенка, а над всем этим флюгер с фамильным гербом. Стены из массивного туфа, потому что он выглядел так удачно под старину, и если за фасадом, как в муниципальном музее, скрывалась ранняя бетонная конструкция, снаружи этого не было видно. Тот, кто строил этот дом, предпочёл бы, наверное, купить старую крепость, но ведь должно быть и центральное отопление, вот и пришлось удовольствоваться имитацией. Следующее поколение в какой-то момент уже не захотело платить деньги за содержание дома, нанять персонал за обычную скудную плату уже не получалось, и так этот белый слон был щедро отписан в пользу общины, а она стала использовать его в качестве дома престарелых.
«Дом белого слона», мрачно подумал Вайлеман, это было бы куда лучшим названием для складирования стариков, эти эгоисты со своим отказом вовремя умереть ложились на общество тяжким бременем. После тряской поездки в рейсовом автобусе его настроение опять помрачнело до черноты.
Но хотя бы от подъёмного моста они отказались, должно быть, строительные предписания того времени не допускали этого, зато был подогнанный под рыцарские времена и обитый железом портал, готовый преградить доступ всякому письмоносцу, ринувшемуся со своим стенобитным орудием на штурм крепости. На звонок Вайлемана никто не среагировал, но когда он на авось нажал на ручку двери, массивные ворота открылись сами собой, впустили его и снова закрылись за ним с мягким клацаньем дверцы холодильника. Должно быть, у них тут был встроен механизм доводки, потому что старички, живущие здесь, не смогли бы самостоятельно сдвинуть с места эту тяжёлую лагу.
Высокий вестибюль был погружён в сумерки – «погружён»? – автоматически переспросил он собственную мысленную формулировку, разве этот глагол не предполагает наличие жидкости? Ну и шут с ним. Немногие окна были вставлены высоко наверху; застройщик этого искусственного укреплённого замка Ури, вероятно, больше ценил облик крепости своей резиденции, чем дневной свет. На осторожные шаги Вайлемана в полутьме тотчас среагировал датчик движения и запустил включение целого ряда мерцающих неоновых трубок. Они были закреплены – надо было соединить нестильное с полезным – на витых подсвечниках, которые попарно торчали из стены между чеканными фамильными гербами, хотя к тому времени, когда здание строилось, уже давным-давно никто не освещал свои дома свечами. И сами гербы, в этом Вайлеман был убеждён, были тут лишь ради эффекта; и даже если специалист по геральдике не отыскал в этом роду никаких благородных предков, то ведь можно было просто заказать подходящие мотивы архитектору.
Холл был окружён галереей, к которой вела широкая лестница. Тогда, в период грюндерства, там наверху во время приёмов играл скрипичный квартет, теперь же был слышен детский хор, многоголосо утверждавший, что в движенье мельник жизнь ведёт, в движенье.
В середине помещения стояла круговая скамья с приподнятой центральной частью, радикально-красная обивка, покрытая пластиковым чехлом. На скамье лежал лысый старик, хотел, видимо, лишь откинуться на спинку, да заснул и при этом сполз набок. Его трость, дорогая вещь с серебряным набалдашником, валялась перед ним на полу. Старик храпел, и из его широко открытого рта свисала нить слюны. Вот поэтому и гигиеническая моющаяся синтетика поверх выцветшего бархата. У головы старика покоилось, кажется, спящее животное, кошка, подумал Вайлеман с первого взгляда, а потом присмотрелся – никакое не животное, а парик, сползший с голого черепа старика.
Персонала не было видно, и не у кого было спросить нужный кабинет. Он попробовал одну за другой четыре двери, выходящие в холл. На одной, правда, значилось: «Приём», но она оказалась запертой, и на стук никто не среагировал, вторая дверь скрывала стенной шкаф, в котором ждали своего применения моющие средства и большие упаковки туалетной бумаги, тогда как третья дверь вела в туалет. Кто-то – возможно, этот спящий старик – промахнулся мимо унитаза и оставил после себя жёлтую лужицу. Четвёртая дверь, рядом с которой автомат с напитками, мигая, требовал восполнения товара, была не только заперта, но и дополнительно защищена навесным замком; видимо, здесь хранились действительно ценные вещи, возможно, как раз восполнение для автомата.
Детский хор между тем перешёл к косцу Рамсейеру, фидери, фидера, фидерала-ла-ла, и какое-то время Вайлеману казалось, будто храп старика совпадал с ритмом песни, на каждом втором такте вдох и потом выдох.
В надежде встретить кого-то из персонала хотя бы наверху он начал подниматься по импозантным ступеням. Freitreppe, думал он, свободная лестница, хотя точно не мог бы определить, что обозначало это понятие, что-то благородное, так же как Freiherr, барон, отличался от обыкновенного Herr, господин. Подъём показался ему тяжёлым, причиной могло быть архитектурное влечение к старине или просто его чувствительный тазобедренный
