Воля народа [litres] - Шарль Левински
Лучше всего вообще не пускаться в эти рассуждения, в них запутаешься, как в дебрях, зацепившись тут за какое-нибудь «если», а там за «может быть», и весь твой научный подход никуда не приведёт, а только заставит тебя нервничать. Будь это всего лишь любопытный жилец дома, один из тех, кто умывает свой нос лишь для того, чтобы сунуть его не в своё дело, такие люди находились всегда, а с тех пор, как собственное любопытство можно стало выдавать за патриотизм, они стали расти на каждом дереве. Так или иначе: тот экслибрис в учебнике по шахматам, о котором он ничего не знал, этот экслибрис оказался лучшим доказательством заготовленной отговорки, что он явился в квартиру покойного, чтобы забрать свою книгу, и он эту книгу нашёл и взял, всё ясно, большое спасибо, хорошего вам дня. Короткое задержание имело свои преимущества, его тазобедренный сустав, не любивший эти покорения Эвереста, мог немного передохнуть, хоть какой-то плюс.
Если мужчина в подъезде действительно был просто любопытный, а не…
Лучше не думать об этом.
Гораздо интереснее был другой вопрос: почему в экслибрисе указано имя не того владельца? Почему «Вайлеман», а не «Дерендингер»? Этому было лишь одно логичное объяснение, и Вайлеман испугался самого себя, потому что мог теперь думать как о естественном, хотя это было, вообще-то, немыслимо, в цивилизованном обществе такое должно быть немыслимо: Дерендингер уверенно принимал в расчёт то, что его расследования могут стоить ему жизни, об этом он недвусмысленно говорил Элизе, и он был прав, да, он оказался прав. Но если он считал возможным, что его убьют, то он предполагал, что после его смерти будут рыться в его вещах и устранят все указания на результаты его розысков, нет, тогда бы, если Дерендингер действительно так ясно всё предвидел и подготовился к этому, тогда бы он не оставлял на столе никаких указаний, разве только совсем неважные или сознательно уводящие не туда. Вместо этого он попытался бы передать всю собранную информацию дальше другим способом, незаметно зашифрованной, как он при их встрече на Линденхофе всё время говорил об одной шахматной партии, имея в виду убийство Моро-сани, он искал бы секретный способ информировать Вайлемана, что-нибудь такое, что при обыске квартиры не бросилось бы в глаза, он спрятал бы свои наводки, в книгу по шахматным эндшпилям, например, может, пометил бы в ней какие-то отдельные буквы или оставил бы сообщение другим способом. И он вписал ложный экслибрис, чтобы книга рано или поздно оказалась у него, у шахматиста Вайлемана; Дерендингер, правда, не мог знать, что его старый коллега будет осматриваться в его квартире, но он, пожалуй, полагался на то, что кто-то при уборке обнаружит запись и перешлёт книгу якобы владельцу. Если так, то он отыскал особенно подходящее средство для своего тайного послания, сознательно или случайно. Это было прямо-таки символично: из Авербаха можно было извлечь тот урок, как поставить мат противнику и в якобы безвыходной позиции, и нечто похожее, таков был вывод, к которому пришёл Вайлеман, нечто похожее хотел сказать ему тем самым и Дерендигер.
Если такой противник действительно есть и всё это отнюдь не старческая фантазия, двойная старческая фантазия – Дерендингера и его самого, двух заслуженных журналистов, расследующих несуществующую историю, которую один из них выдумал, а другой слишком охотно ей поверил, лишь бы ещё раз получить возможность вести расследование. При работе над историей самая большая ошибка – выставить как факт вещи, не имеющие доказательств, а то, что Элиза клялась и божилась, что Дерендингер был в своём уме и совсем не свихнулся, это ещё не было доказательством, и оставалась такая возможность, что Дерендингер что-то себе навообразил, просто оттого, что не выдерживал быть ничем не занятым. И фамилию Вайлемана в книге можно истолковать и по-другому: может, Дерендингер где-то случайно обнаружил Авербаха, может, наткнулся на книгу в ящике, где покупатели роются сами, купил её за пару монет, чтобы подарить Вайлеману, и вот поэтому…
Но Дерендингер был мёртв, и это не было старческой фантазией. И в том, как он умер, дело было нечисто. Он был убит, это факт, из которого надо исходить, кто-то на него посягнул, и этот кто-то потом обыскал его квартиру или распорядился обыскать, те же самые кто-то, это был не один человек. Что оттуда исчезло, теперь уже не узнать, но то, что осталось, на что не обратили внимания – как раз потому, что оно лежало на поверхности, – это теперь было в руках у Вайлемана.
Его нетерпение получше рассмотреть Учебник эндшпилей было так велико, что он на полдороге к трамваю сел в кофейне – одной из тех, каких он обычно избегал только потому, что ему действовал на нервы их развесёлый рекламный слоган: «Für KoffeInsider»[1]. За эту глупость какое-то рекламное агентство огребло, надо полагать, кучу денег. Он ненавидел эти новомодные игры со словом, которые распространялись, словно сыпь, на всё большее количество лавочных вывесок, из-за этого он после многолетней верности поменял даже парикмахерскую – только потому, что её помещение теперь называлось Hair Force One. Была и вторая причина избегать этой сети кофеен: цена крепкого кофе была здесь такова, что можно было подумать: кофейные бобы стали вымирающим видом, подобно сельди, которую можно себе позволить лишь по особым случаям.
Кроме него, в кофейне сидели только две пожилые женщины, из беседы которых время от времени взмывало подобно ракете хихиканье. Он выложил Авербаха перед собой на столик – чугунная его нога, видимо, должна была напоминать о французском бистро – и тщательно исследовал зачитанную книгу. Дешёвая, пожелтевшая бумага. Пятна старческой пигментации на страницах. Вышла в 1958 году; в век интернета такие книги больше не переиздавались. Издательство «Спорт», Берлин, тогда ещё ГДР, историческая эпоха, из которой Вайлеман теперь мало что помнил. Он пролистывал эту старую книгу страница за страницей,
