Час пробил - Виктор Львович Черняк
Харт был в ударе и махал 4<мулетой» уже без устали.
— Предположим, я пойду вам навстречу. — «Хотя с какой стати мне это делать?» — просквозило в его усмешке. — Мы телеграфируем в Париж. Париж обработает нашу телеграм—
му, перефразирует текст, внеся максимальное количество глупостей и ошибок, и телеграфирует в Интерпол в Рим. Там запрос формулируется по-новому и отсылается… Куда? В Милан? В Турин? В Болонью? В Палермо? Куда? Этого никто не знает. Ну ничего. Запрос, перевранный от души (в нем что-нибудь вроде: «Мэри Лиджо, голубоглазая девушка шестнадцати лет, разыскивает пуделя, в ошейнике которого спрятано завещание па предъявителя, оставленное ее дядюшкой-миллионером»), попадает во все перечисленные города. В городских полициях этих городов запрос подшивают, предварительно опросив всех владельцев овчарок, на этом розыск кончается. Все. Баста. Баста кози.
Харт потер руки. Он был переполнен собой. Джоунс пожирал шефа глазами. Розалин была подавлена. Тореадор здорово вспотел. Он забыл про платок, отер лоб ладонью и, устало глядя на кресло первого ряда, потребовал «Браво» пли «Долой»:
— Как?
Миссис Лоу — она же зритель, она же бык — покинула партер, то бишь арену, и молча направилась к двери, покачивая ясно видными Харту бандерильями на загривке.
— По-моему, миссис Лоу чем-то расстроена? — обратился он к Джоунсу, опережая хлопок двери.
Выступление Харта произвело, видно, сильнейшее впечатление на молчаливого труженика галерки, потому что вместо привычных «Пожалуй, вы правы, сэр» и «Я так не думаю, сэр» Джоунс выпалил:
— Отчего бы ей расстраиваться, сэр?
Тут уж опешил Харт. Он с удивлением посмотрел на Джоунса и выдавил:
— Ну и денек. — Подумал и добавил: — Ив самом деле, отчего?
И тут зазвонил телефон.
— Вы с ума сошли?! — Если бы кто-нибудь видел сейчас доктора Барнса, то не поверил, что перед ним обычно невозмутимый хирург лучшей больницы города. — Как ушел? Куда? Где взял машину?
Доктор Барнс не мог знать, что за день до побега Дэвида Лоу посетил садовник Пит. Никто не мог подумать, что у садовника и его хозяина были особые отношения, скажем, как у Штатов и Англии. Дэвид Лоу сказал Питу, что ему лучше, просил принести какую-нибудь одежду и подогнать
ко входу в больницу машину с полным баком. Садовник Пит был из той породы людей, каким не надо два раза повторять одно и то же.
Барнс швырнул трубку на рычаг и опустился к кресло. «Невероятно. Еще два-три дня назад одной ногой в могиле, а сегодня — удрал из больницы. Невероятно. В этом весь Лоу. Неуправляемый человек. Человек, которого никогда нельзя было понять».
Барнс симпатизировал Дэвиду. Может быть, поэтому он наотрез отказался выполнить поручение, вернее, приказ Харта. Барнс понимал, что приказ исходил не от Харта. Что Харт? Они оба, как и Розенталь, в западне. Что делать? Максимально, что мог гарантировать Барнс, — молчание, хотя и оно давалось ему с трудом. Харт не сказал, почему началась охота на Лоу. Вернее, сказал, но это был детский лепет. Барнс был достаточно наблюдателен, чтобы связать воедино миллионы Дэвида Лоу, его симпатии левым организациям и появление в доме Лоу садовника Пита. Харт высказался о Пите примерно так: «Есть люди, созданные пить; есть люди, созданные любить; есть люди, созданные ловить преступников, а есть люди, созданные быть недовольными. Этот парень из последних. Где бы он ни жил, он всегда будет недоволен. От недовольного человека можно ожидать любых неприятностей. Недовольные — часто отчаянные ребята. Они ничего не боятся. Довольный человек уже наполовину трус, если не больше. Довольного легко запугать. Пит — недовольный парень. Недовольный из худшей разновидности. Недовольный дура!| — всего лишь досадная помеха. Недовольный человек с мозгами — головная боль для властей».
Барнс подошел к окну. На одинокой клумбе росли цветы, подаренные матерью Дэвида в порыве бескорыстия, который, сдается, и ее поставил в тупик. Она как-то назвала их, но доктор забыл, как именно. Красивые цветы. Зловещие. Или ему сейчас все видится в таком свете? Всего пять, нет, шесть распустившихся бутонов, а такое ощущение, что роща реликтовых секвой — мощных, надменных и умирающих. Как Розалин сподобилась подарить ему эти цветы? Барнс удивился бы еще больше, узнай он, сколько стоит каждый цветок на аукционе в Алсмере.
То, что Лоу удрал из больницы, было неприятно с двух точек зрения. Про себя Барнс называл подобные ситуации так: двойная золотая неприятность, или дубль-хлопоты. Во-первых, хотя Барнс не принимал непосредственного участия в истории с Лоу, он знал ее подоплеку, но скрыл, и это может оказаться наказуемым. Во-вторых, нигде нельзя было найти миссис Уайтлоу, а его положение вряд ли улучшится, если она и Лоу окажутся рядом и поделятся друг с другом кое-какими мыслями. То, что для Дэвида, в его состоянии, подобные путешествия могут обернуться кагостро-фой, Барнса, очевидно, не волновало. Ну да, для этого есть лечащий врач, наконец — администрация больницы.
Машина Элеоноры удалялась. Лоу смотрел, как автомобиль превращается в маленькую серую точку на дороге. По его расчетам, точка должна была исчезнуть, а она не только не скрылась за плавным поворотом дороги, но стала увеличиваться. Дэвид понял — машина возвращается.
Через минуту-другую Элеонора притормозила на шоссе напротив места их стоянки, открыла дверь и быстрым шагом направилась к нему. «Очень хороша. Притягательное сочетание красоты и силы. Неужели я мог понравиться такой женщине? Или это просто прихоть? Или она знает о моих деньгах?» До чего же противно стало от такой мысли. Нет, не так: до чего противным он показался себе от такой мысли.
• — Случилось что-нибудь? — крикнул он.
— Скучно простились. Разве не понятно? — Она подошла. Прижалась к нему. Обхватила шею прохладными руками. — Наверное, женщинам нельзя заниматься расследованием дел некоторых мужчин.
— Почему?
— Почему? — Элеонора почувствовала сквозь тонкую ткань платья влагу на крыле машины. — Потому что мы увлекаемся. Забываем все на свете. На время. Спохватываемся — поздно. Сегодня, к счастью, я спохватилась вовремя. Я не спросила, что же было в комнате в ту ночь?
Лоу шагнул назад. Правой рукой ощупал подбородок жестом боксера, желающего узнать, осталось ли там что-нибудь после пропущенного удара. Медленно, как в нокдауне, заговорил:
— Сначала на стене появился безобразный мохнатый паук. Огромный паук. Никогда таких не видел. Нигде. Ни в одном из путешествий. И представить не мог, что такие существуют. Не меньше метра. Не могу понять: он полз по
