Час пробил - Виктор Львович Черняк
— Есть. На Гавайях. Запомни, малыш. А можешь и не запоминать. Ничего не потеряешь. Мне сорок лет: я удивляюсь, сколько всякой ерунды у каждого из нас в голове, и зачем, спрашивается? У меня — королевский дворец, у капитана Мардена какой-то бамбук, а у тебя в голове, наверное, одни девки. И знаешь, чем я больше живу, тем больше начинаю понимать, что, пожалуй, это самое стоящее дело.
Сержант улыбнулся. Сейчас они были просто двумя мужчинами без чинов и званий, и шла война. Конечно, полковники обычно говорят с подчиненными о высоких материях, об опозданиях и головотяпстве, и сержанту было приятно узнать, что его грозный начальник тоже плутает по жизни и на пятом десятке пришбл к выводу об исключительной ценности женщин, который сержант успел сделать еще в семнадцать лет на учебном стрельбище.
Человек в штатском просил, чтобы все кандидаты были отменного здоровья, коренными американцами и желательно одного возраста. «Все-таки люди одного возраста чаще смотрят на вещи одинаково, а нам нужно, чтобы лишних трений в их компании не было».
Все трое должны уметь прыгать с парашютом и плавать. «Черт его знает, — сказал тот, из столицы, — где им придется прыгать, тут вам не великая американская равнина. Вполне можно шлепнуться в море, а наши резиновые лодочки хороши до определенного предела. Плавать уметь необходимо. Хорошо плавать!»
Утренняя злость прошла, а с нею и желание работать. Полковник уныло смотрел на кипу дел: его начальников, конечно, не волнует, что число сочетаний из тридцати по три колоссально.
К вечеру следующего дня полковник просмотрел тридцать папок. Еще через два дня их оставалось двенадцать — по четыре на каждого кандидата. Когда на столе в маленьком аккуратном домике полковника, с бамбуковыми водосточными трубами и такими же карнизами, осталось шесть папок,
поздно вечером раздался телефонный звонок. Полковнику напоминали, что недоля па исходе.
— Кандидаты отобраны, — доложил полковник, — трое основных и трое резервных. Если начальство сочтет нужным, можно поменять основных на резервных и наоборот. — Полковник был хорошим службистом и понимал, что главное — по. лишать начальство свободы маневра и возможности проявить мудрость, недоступную подчиненным.
И снова безмолвствовал океан, и снова слышалось гудение тяжелых бомбардировщиков, и снова перед полковником сидел человек в штатском, попыхивая дорогой голландской сигарой.
— Прекрасно, — сказал он и пощелкал пальцем по стопке папок. — Я полистал. Выбор представляется нам удачным, — Гость достаточно сановен, чтобы позволить себе произнести многозначительное «нам». — Вызовите всех шестерых. Резервные, думаю, не понадобятся, но соблюдем формальность. У нас мало времени. Я хотел бы сейчас же познакомиться с основными кандидатами.
— Пятеро из пятьдесят восьмого соединения, один из пятьдесят седьмого. Это чуть дальше. Из-за него всех подвезут на двадцать минут позже. — Полковник почему-то позавидовал троим, которых скоро заберут с этого забытого богом клочка суши для выполнения таинственного и, не исключено, почетного задания.
Хозяин кабинета сидел за столом, не разгибаясь. Кто его знает, этого визитера. В каких он вращается сферах? Что и кому может сказать при случае о полковнике? Лучше посидеть за столом, как будто ты принадлежишь к той редкой — а если честно, даже вовсе не существующей — породе людей, которым ничто не доставляет такого наслаждения, как возможность поработать побольше.
Гость дышал, дышал глубоко — в оздоровительных целях. Он сидел во дворе на раскладном стульчике и смотрел на океан. Вынул зажигалку, сухо щелкнул несколько раз, подозвал сержанта и проникновенно произнес:
— Как думаешь, наши доблестные вооруженные силы не понесут серьезного урона, если ты заправишь эту штуку? — Од подбросил на ладони блестящую игрушку.
— Конечно, нет, сэр, — бодро ответил сержант и бросился к стоящему неподалеку грузовику.
Он хотел открыть бак, но водитель достал маленькую бутылочку и накапал бензин в зажигалку. Сержант бегом вернулся назад.
— Спасибо, — Штатский с удовольствием понюхал. — С детства люблю запах бензина. Наш национальный запах. — Сержант почтительно молчал. — Домой хочешь? — неожиданно сЦросил штатский.
— Еще бы! Кто не хочет, сэр?
— Скоро будешь. Потерпи немного. Думаю, в конце августа эта катавасия кончится.
— Неужели в копце августа? У пас здесь считают: японцы еще помотают нам кишки.
Штатский играл зажигалкой, огонек то вспыхивал, то jac, наконец зажег сигару.
— Собирай манатки к концу августа. Так оно и будет. Я похож на лжеца? — Штатский явно развлекался.
— Что вы, сэр! — Сержант посмотрел на домик, в котором корпел полковник, и, озираясь как истинный заговорщик, прошептал: — Наш полковник говорит, что мы проторчим здесь еще не один год.
— Вот и. проверишь, кто лучше информирован — я или твой полковник.
Штатский поднялся, потому что в этот момент во двор въехал виллис с поднятым верхом и эмблемой военно-воздушных сил на капоте и дверцах.
Пока виллис парковался, полковник и его сановный визитер успели отведать по куску ананаса.
— Отменная штука. — Штатский вынул платок с затейливой монограммой и вытер руки. — Думаю, сразу всем входить не нужно. Давайте по одному. По две минуты на каждого: для зрительного знакомства. Вы им говорили, зачем их отбирают?
— Так, в общих чертах, — промямлил полковник.
— Ну, им-то, — штатский делал вид, что уверен в осведомленности полковника, — им совсем не обязательно знать, — для чего.
Полковник вышел дать соответствующие распоряжения и, уже покидая комнату, пожалел, что не вызвал для этого кого-нибудь из подчиненных. Не получилось ли так, что он уронил свой авторитет? Плевать! В конце концов, для него служба в армии — всего лишь досадный эпизод. Дома он будет сам себе и полковником, и генералом, и даже, если захочет, фельдмаршалом. А сейчас что делать — война. Полковник быстро вернулся, а еще через минуту в комнату вошел худощавый, хорошо сложенный офицер.
— Капитан Моуди, врач, — приятным баритоном проговорил он.
Полковник молча листал дело. Моуди — нейрофизиолог, черт знает, что это такое, по режет неплохо. Сильные руки с длинными тонкими пальцами. Небось до войны бренчал па фортепьяпах пли пиликал па скрипке. Юношеское лицо, из тех, что принадлежат людям без возраста. Наверняка из восточных штатов: Моуди — известная в конгрессе фамилия. Интеллектуал, знающий себе цену. Таких служба тяготит, и это придает в общем-то жизнерадостной физиономии унылое выражение. «Унылый интеллектуал», — подумал про себя полковник. Он не любил интеллигентов, потому что сам считал себя простым парнем из народа. Он не любил людей унылых, потому что сам часто становился жертвой уныния, знал, как это противно, и не ждал ничего хорошего от унылых людей.
— Капитан Моуди, — штатский дружелюбно
