Час пробил - Виктор Львович Черняк
— Спасибо. Ценю ваше хорошее отношение.
Барнс посмотрел на нее, в его взгляде она прочла: «Ваши соображения о людях, претендующих на хорошее отношение к следователю, я раскусил, хотя так, как вы думаете, бывает не всегда, вовсе не всегда». — «Согласна, не всегда, — мысленно ответила Элеонора, — но бывает же, и чаще, чем вы полагаете».
— Я хотел рассказать вам об африканском периоде жизни Дэвида Лоу, мало кто знает о нем. Кроме меня, может, только его… — он явно хотел сказать «любовница», но засомневался, не покажется ли Элеоноре это слово слишком фривольным. — Кроме меня, может быть, только его привязанность.
— Вы имеете в виду мисс Розенталь?
— О! Вы уже в курсе? Дэвид несколько лет жил в Африке и занимался, знаете ли, изучением колдунов, африканских колдунов, — он поднял палец вверх.
— Как интересно! — Ирония Элеоноры, к счастью, осталась незамеченной: юмор Барнса не был столь тонок, чтобы его обладатель спокойно переносил насмешки.
— Не только интересно, но и страшно. — Хозяин наполнил вином бокалы цветного венецианского стекла, широко распахнул окно.
Парило. Солнце скрылось за серыми ватными тучами с моря. В воздухе разлилась та странная тишина, какая обычно предшествует бурям. Потом где-то ухнуло, и порывистый ветер погнал по тротуарам редкие листья и пучки неизвестно откуда вырванной пожелтевшей травы. Слева доносилось заунывное завывание пароходной сирены. В такое время железные странники моря поспешно ищут укрытия в ближайших портах. На стене, гостиной висел медный барометр с множеством шкал, такой старый, что, несмотря на усилия прислуги, — которой Элеонора не видела, но
присутствие которой ощущалось, — в красноватые поры тускло блестевшего металла навсегда въелась прозелень неумолимого окисла.
— Не холодно? — спросил Барнс и посмотрел в окно.
Ветер был так силен, что толстые шторы, прикрепленные к массивным латунным кольцам, трепетали, как шелк. Доктор поежился, и миссис Уайтлоу увидела перед собой человека, чья жизнь прошла вовсе не легко, человека, знавшего поражения и переносившего удары судьбы терпеливо, не взывая к спасительной помощи домочадцев. Перед Элеонорой сидел одинокий игрок, которому не с кем было посоветоваться перед принятием того или иного жизненно важного решения: все ставки он делал сам, сам радовался выигрышу, сам отвечал за проигрыш.
О чем думают такие люди, ложась спать около полуночи в пустом доме? Когда еле заметный отсвет ночника падает на складки одеяла, подтянутого к подбородку, они лежат, открыв глаза, и смотрят в потолок, тщась различить на нем какие-то тайные знаки. Так же лег спать и Дэвид Лоу в ту ночь, когда к нему пришли. Кто? Как? Зачем?
— Знаете, Дэвид своеобразный человек.
Элеонора стряхнула оцепенение. Голос Барнса звучал глухо и монотонно. За окном становилось темнее, и даже морские птицы, встревоженные крики которых были слышны еще несколько минут назад, смолкли, будто притаились.
Лоу всегда грезил Африкой, даже не как охотник. Нет. Ему казалось, что африканский мистицизм каким-то образом может повлиять на его судьбу. Так бывает: человека всю жизнь преследует ощущение, что его место где-то за тысячи километров, в дали неизвестного. Часто это оказывается заблуждением.
Барнс замолчал, всматриваясь в вязкую мглу, сочившуюся из окна; со стороны могло показаться, что он вглядывается в далекую страну своих заблуждений, которой нет на картах, покрытых сеткой пересекающихся параллелей и меридианов. Эта обширная и неизвестная страна существовала в глубинах сознания Барнса, и не было ни одного путеводителя, в котором бы описывались дороги, ведущие в эту страну, и принятые в ней обычаи.
— Вы не чувствуете, хотя бы изредка, что кто-то вселяется в вас и направляет ваши действия или парализует волю? — Барнс смотрел на Элеонору добрым взглядом усталого пожилого человека.
— Признаться, нет.
Далеко-далеко над морем засверкали молнии, но расстояние до них было столь велико, что раскаты грома не слышались даже как отдаленное ворчание. Молнии беззвучно вспыхивали маленькими яркими стрелами и, рассекая угрюмую черноту, не падали сверху вниз, а как будто участвовали в хаотическом танце.
Элеонора почувствовала себя совсем маленькой, еще до истории с ногой, задолго до нее. Ей было, наверное, лет пять пли шесть, когда она оказалась в огромном поле вдвоем с отцом и началась страшная гроза. Они разделись и бежали, бежали под потоками дождя, низвергавшимися со всех сторон, и вдруг раздался ужасающий грохот. Маленькой Элеоноре почудилось, что в наступившей тишине запграли ангелы. Отец прижал ее к себе, и совсем близко от них разбрасывая красные искры, загорелась верхушка сосны, а кора ее, только что светло-кофейная, стала черной, как долго тлевшее в камине полено. Элеонора помнила, как она схватила отца за руку и принялась трясти его со словами: «Неужели мы никогда больше не увидим маму? Неужели никогда? Неужели никогда?»
Она так увлеклась воспоминаниями, что еле слышно про; шептала:
— Неужели никогда?
— Вы что-то спросили? — тут же откликнулся Барнс.
— Нет-нет, — миссис Уайтлоу смутилась и отхлебнула чудесного вина, название которого, минутой раньше сообщенное Барнсом, она уже успела забыть.
Барнс явно не знал, как приступить к разговору, ради которого пригласил ее. Немудрено: они не то что мало знакомы, а просто совершенно чужие, и, может быть, чуждые друг другу люди, волей случая вовлеченные в события, основной участник которых, Дэвид Лоу, заплатил столь дорогую цену… Но за что заплатил? Элеонора не знала. Не знал этого, если верить его словам, и Барнс.
— Знаете, что такое колдун? — Барнс наконец решился: вино или усилие воли сделали свое дело.
— Колдун? — хмыкнула Элеонора и вспомнила участок Дэвида Лоу: между клумбами с чудесными розовыми кустами стояли искусно вырезанные пз дерева двухметровые фигуры, облаченные в церемониальные костюмы. Причем, если бы Элеонору спросили, что изображено на этих костюмах, каков их узор, она попросту ответила бы: чертовщина какая-то.
— Надеюсь, вы не думаете: старый идиот, выжил из ума? — Барнс усмехнулся.
— Я вообще стараюсь избегать резких суждений. Резкие суждения, как чистые цвета, без полутонов. Только очень одаренные художники могут писать подлинно прекрасные полотна чистыми цветами, только очень одаренные люди могут быть резкими в суждениях и не впадать в кретинизм.
Барнс благодарно кивнул. По тротуару забарабанили редкие капли, те, что лишь прибивают пыль к земле.
— Дэвид Лоу много ездил по тропической Африке и кое-что порассказал мне. Там творятся удивительные вещи. Послушайте: баефе, зоазан, ндеува, гунион — это колдуны! А сколько их! У меня мурашки бегали по коже, я не верил, но он был так убедителен… Вам налить?
И, не дожидаясь ответа, он наполнил ее бокал.
— Все не так-то просто. Колдовство — не только система технических приемов, не только магия. Колдовство — состояние. Вдумайтесь, колдун — это психическое
