Час пробил - Виктор Львович Черняк
— Половина седьмого. — Няня не сводила глаз с замши. Она была дурнушкой, и у нее, скорее всего, никто ничего не забывал, — Вы сегодня задержитесь?
— Нет, пет. Наоборот. Надо бежать — сегодня у меня тяжелый день.
Няня прошла по комнатам, взглянула на неубранную постель,! вернулась и ничего не сказала. Элеонора готова была побиться об заклад, что та подумала: «По-моему, если вам предстоит тяжелый день, то прежде всего надо как следует выспаться, а не куролесить полночи неизвестно с кем», или что-нибудь в этом же роде. Элеонора порадовалась крепости моральных устоев няни, которой доверила воспитание дочери, быстро оделась — сегодня на ней был любимый (потому что очень шел ей) мышино-серый костюм в редкую белую полосу — и спустилась к машине. Бросила на заднее сиденье перевязанную трубку с вопросами к Лоу, проверила, сколько бензина в баке, пристегнула ремень и поехала в Роктаун.
Без десяти десять, как и было договорено вчера, она просигналила у дома Барнса. Не прошло и минуты, как сумрачный Барнс с докторским саквояжем в руках вышел из угрюмого пустого дома. Он сел рядом и учтиво произнес:
— Рад вас видеть.
— Я тоже рада, — ответила Элеонора, чуть кивнув и не отрывая рук от руля.
В последующие минуты они не говорили. Только когда показалось белое здание больницы с застекленными синими светофильтрами окнами операционных на верхних этажах, Барнс нарушил молчание:
— Вот здесь. Въезжайте по этой дорожке, и там, — он махнул на козырек из нержавеющей стали над входом, — можно остановиться:
Элеонора хотела сказать, что она уже была здесь, встречалась с лечащим врачом, но раздумала.
Барнс раскланивался с какими-то людьми. Ему улыбались в ответ, ярко светило солнце, над золотым шаром неизвестного Элеоноре цветка, что рос у самого входа, гудел толстенный шмель, и ничто не свидетельствовало о скорби людской, разлитой за аккуратно облицованными стенами светлого и чистого здания.
Миновав несколько коридоров, устланных коврами, о цене которых Элеонора могла только догадываться, они поднялись на. лифте и оказались в уютном холле с огромным круглым аквариумом. Странная рыба, состоящая из одних сине-розовых выпученных глаз, прилепилась к стеклу и неотступно следила за Элеонорой.
— Какое чудище! — Миссис Уайтлоу поежилась.
Барнс вскользь взглянул на рыбу и что-то сказал по-латыни. «Он что, меня дурочкой считает», — вдруг разозлилась Элеонора и в довольно возбужденном состоянии пересекла порог палаты Дэвида Лоу.
Раньше она никогда не видела вместе такого количества неизвестных медицинских приборов и удивилась тому, что приборы существовали как будто отдельно от Лоу. Ей казалось, он должен лежать, опутанный проводами и хитросплетениями трубочек, еле видный меж капельницами и стеклянными чашами самых невероятных форм. Ничего подобного — Лоу лежал на белоснежной постели, рядом в старинной японской вазе стояли цветы. У Дэвида были румяные щеки и вполне осмысленный взгляд умных серых глаз. «Как там пишут в книгах опытные детективы? — вспоминала миссис Уайтлоу. — Характер человека нередко можно определить по цвету глаз. Голубоглазые выдержанны, но сентиментальны, однообразие их угнетает, они люди настроения, часто сердятся. Людп с серыми глазами решительны, но вместе с тем беспомощны перед задачами, не требующими умственного напряжения… Но нам-то как раз потребуется умственное напряжение, и тут дай бог мистеру Лоу не оплошать. Дай бог, дай бог!»
Элеонора услышала голос Барнса, который стоял, плотно сжав губы, и можно былоъ подумать, что говорит не он, а один лз этих неправдоподобно сложных хромированных и неизвестных Элеоноре приборов.
— Дэвид! Это миссис Уайтлоу. Я говорил вам о ней. Она хотела побеседовать с вами.
По лицу Лоу пробежало нечто, явно означающее одобрение то ли самой миссис Уайтлоу, то ли того, что она хочет с ним говорить.
Только сейчас Элеонора поняла, что Лоу вовсе не похож на потрепанного неуемными страстями неврастеника, как можно было заключить из рассказов его матери и Харта, и даже привлекателен: у него были коротко стриженные волосы с проседью, хорошо очерченный квадратный, но не тяжелый подбородок, прямой нос, сухая обветренная кожа, покрытая не загаром беспечного отдыха, а красноватобурым налетом, свойственным альпинистам или яхтсменам. Барнс усадил Элеонору рядом с кроватью и шепнул:
— Прошу.
— Вы нас не оставите наедине? — еле слышно проговорила миссис Уайтлоу.
— Не. оставлю, Здесь больница, а не полиция, — неожиданно твердо ответил Барнс. — Он может разволноваться. Мало ли что может произойти. Я взял вас под свою ответственность, к тому же люблю этого человека.
Барнс отошел в сторону и встал у окна, скрестив руки на груди.
Элеонора чувствовала несвойственное ей возбуждение — может, пе прошло то, что было связано с репликой Барнса по поводу рыбы в аквариуме, или взволновала предстоящая беседа, а скорее всего она просто испытывала вполне понятную неловкость при виде человека, попавшего в беду, и пыталась компенсировать ее несколько наигранным оживлением.
— Надеюсь, мистер Лоу, я не сильно обременю вас? — В обычных обстоятельствах любой здравомыслящий мужчина сказал бы: «Ну что вы, что вы», и тогда бы Элеонора поощрительно улыбнулась, но то в обычных обстоятельствах. А сейчас? Сейчас фраза повисла в воздухе, Лоу выжидательно смотрел на гостью, а Барнс, показалось, даже передернул плечами от ее бестактности и неуместной игривости.
Элеонора развернула листы с вопросами, разгладила их, печально посмотрела на больного и голосом, лишенным каких бы то ни было интонаций, произнесла:
— Мистер Лоу; я сожалею, — тут она выдержала паузу, так что нельзя было понять, о чем именно сожалеет молодая привлекательная женщина, оказавшаяся перед кроватью человека, на которого обрушилось непоправимое несчастье. Сожаление могло относиться в равной степени и к этому несчастью, и к фразе, с какой Элеонора попыталась начать разговор: — Мистер Лоу, ваша мать просила меня заняться вашим делом, без вас я вряд ли что сумею предпринять. Вот о чем я прошу, — Элеонора расправила лист и поднесла к больному как можно ближе. — На этом листе вы видите вопросы, без ответов на которые любые мои усилия бессмысленны. Пожалуйста, если вы хотите сказать «да», закройте глаза, если «нет» — просто смотрите на меня. — Тут Элеонора могла поклясться, что в глазах собеседника мелькнула улыбка. — Вы поняли?
Лоу закрыл глаза, и Элеонора удивилась, какие у него длинные пушистые ресницы. Барнсу вопросы не были видны, и он сделал попытку изменить позу, смешно вытянул шею, но, поняв, в паком нелепом положении рискует оказаться, демонстративно отвернулся к окну.
Палец Элеоноры
