По делу обвиняется... - Вильям Михайлович Вальдман
Глава четвертая
Леня удивился приходу Иры. Он не без основания полагал, что между ними все кончено. Так хотела мама, а теперь он считал себя обязанным следовать ее советам, тем более они начинали совпадать с его желанием.
Разговор не клеился, чувствовалась натянутость.
— Ты должен уходить? — спросила она, увидев, как Леня украдкой взглянул на часы.
— С чего ты взяла? — возразил Леня (он опаздывал на встречу с Милой).
— Не юли, я вижу. — Она подошла к нему, обняла за плечи. — Только честно — ты не рад мне? — И видя, как замялся Леня, отошла.
— Нет... отчего же, наоборот... — несвязно пробормотал он.
— Не ври, тебе не идет. А я... — голос ее дрогнул. — Ты для меня...
— Ты что? — Леня направился к ней, но она предупреждающе вытянула руку:
— Не надо. Дай сигарету.
Ира сделала несколько затяжек и вновь обрела свой обычный игриво-кокетливый тон.
— А меня Малик Касымович вызывал. Провел душеспасительную беседу о нравственности, и мне кажется, что я уже исправляюсь. Спасибо твоей маме.
— При чем тут мама? — рассердился Леня.
— А при том: она пришла к декану жаловаться, что у него работает развратная особа Мартынова, которая сбивает с пути праведного ее высокоморального сыночка.
— Глупости и чушь! — растерялся он.
— Нет, мой милый, так все и было.
— Ну, а ты? — Леня понял, что она говорит правду.
— Что я? Я сказала: это касается только нас обоих. Разве не так? — Леня молчал. Тогда она усмехнулась и добавила: — Я ошиблась, только меня. Теперь я убедилась: у тебя кто-то есть... Мама подобрала по своему вкусу?
— Послушай, может, не будем, — миролюбиво предложил он и снова посмотрел на часы.
— Хорошо, — согласилась Ира, — но только запомни: ни с кем у тебя счастья не будет. Твое счастье — это я. — Она помолчала. — Смотри только, не опоздай...
— Всё? — оборвал Леня.
— Нет, не всё. Я пришла совсем по другому поводу. В тот день, когда с твоей мамой... ну, в общем, случилось... я ее видела.
— Как? — поразился он. — Где? И ты молчала!
— После «приятного» разговора с деканом чувствую — не могу сидеть на кафедре. Плюнула на все и пошла в парк. Села на нашу скамейку, вспоминаю... короче, лирика, — оборвала она себя. — Вдруг слышу на аллее голоса. Женские. Но не вижу за деревьями. Показалось, голос твоей матери. Прислушалась. Точно. Голос такой у нее просительный: «Дайте спокойно жить», а у той, другой, жесткие нотки пробиваются: «Предупреждаю, будет хуже»... Кинулась я к ним, выбежала на аллею, надо помочь, думаю, твоей маме. А Мария Никифоровна увидела меня и... — Ира закрыла ладонью глаза и замолчала.
— Дальше... — потребовал он.
— Дальше? Обругала она меня, назвала шпионкой и ударила по лицу, — закончила Ира, закусив губу.
«Ведь это то самое место, где ее обнаружили, я еще тогда отметил: ирония какая, у нашей скамейки», — подумал Леня.
— Ну, а та женщина, какая она?
— Ничего не знаю, не видела ее, меня обида захлестнула, убежала я сразу.
— Надеюсь, ты не откажешься повторить все это в милиции?
— Как хочешь, — безразлично махнула рукой Ира.
Туйчиев сознавал: поиск женщины, которая разговаривала с Фастовой в день профсоюзного собрания под лестничной клеткой, вряд ли будет успешным. Но, верный своему правилу отрабатывать все до конца, Арслан принялся за розыск. Пришлось снова ехать на работу к Фастовой — искать, кто из ее сослуживцев видел, как Мария Никифоровна в день отчетно-выборного профсоюзного собрания разговаривала с незнакомкой. Не исключалось, что эта женщина и раньше приходила к Фастовой.
«Седая, полная, невысокая. Конечно, заходила к нам в отдел в тот день, — сказала счетовод Шоира. Девушка недавно окончила школу и сидела в одном кабинете с Фастовой. — Мне ее лицо знакомо, где-то видела ее раньше, но где — не припомню».
Единственное, что удалось достоверно установить Арслану, — Фастову эта женщина до того не знала. Войдя в отдел, женщина спросила у Фастовой: «Где я могу видеть Фастову Марию Никифоровну?». Данное обстоятельство делало встречу женщины с Фастовой еще более странной и загадочной. Правда, после того как удалось выяснить, что в парке была Юдина, надобность в установлении этой женщины практически отпадала. Однако Арслан все же решил спросить о ней саму Фастову: теперь, казалось, у Фастовой нет причин отрицать факт встречи с ней двенадцатого. Но как только Туйчиев задал об этом вопрос Марии Никифоровне, в ее поведении сразу появилась так хорошо знакомая ему враждебность и она категорически заявила, что ничего подобного никогда не было. И такое отрицание очевидного факта тоже настораживало и требовало объяснения.
Соснин к подозрениям Арслана отнесся скептически, считая, что теперь надо думать, как «расколоть» Юдину, а не выяснять женские тайны, связывающие Фастову и «лестничную» незнакомку, так как совершенно ясно, что к делу это не относится. Не согласиться с этим Арслан не мог, но в глубине души не оставлял надежды проникнуть в эту тайну: его не покидало предчувствие связи между всеми этими событиями и случившимся с Фастовой.
Туйчиев уже и не рассчитывал найти эту женщину, когда неожиданно к нему пришла Аванесова и прямо с порога обрушила на него град вопросов:
— Искали? Нашли? Что она сказала? — и, не дождавшись ответа, торжествующе произнесла: — Я нашла. — Она устало опустилась на стул. — Можете записать: Нестеренко Любовь Степановна. Инспектор районо, — уточнила она.
Из рассказа Аванесовой Туйчиев понял, что она случайно увидела в районо, куда пришла по поводу устройства внучки в музыкальную школу, эту женщину. Собственно, увидела ее в коридоре и уже неотступно следовала за ней, пока та не вошла в кабинет с табличкой «Инспектор». Выждав несколько минут, Аванесова открыла дверь и увидела женщину за письменным столом. Тогда она в приемной заведующего выяснила
