Владимир Томских - Сломанный зонтик

Владимир Томских

Сломанный зонтик

Мой зонтик сломался. Крух-крах! Пальцы рефлекторно сжимают бесполезную ручку, а оранжевый многоугольник катится по лужам, салютуя мне брызгами.

Нет. Невозможно. Не может быть!

Молнии мыслей вспыхивают в голове, злобно хохочет гром, извилистые росчерки вспарывают черноту ночи, озаряют мое бледное лицо, словно смакуя человеческую слабость и отчаяние.

А зонтик все катится, будто апельсин, который уронили со стола. Подмигивает мне оранжевым глазом, едва не утонув в большущей луже, и исчезает во тьме.

Никогда не любил этот цвет.

Выплевываю дурацкую мысль, выбрасываю дурацкую, ненавистную ручку, с криком выплескиваю из себя горечь и беспомощность. Закрываю руками лицо, уворачиваясь от губительных капель, что падают сверху.

И бросаюсь в погоню за ускользающей жизнью.

За глупым оранжевым зонтиком.

В кафе «Зеленый зонтик» тепло и тихо. Лишь из музыкального автомата, что застыл в углу, льются нудные причитания Бена Джонсона, солиста популярной нынче группы «Человек дождя». Чудно поешь, Бенни, старичок. Жаль, что твоя героическая задница не испробовала ядовитых струй порока, что бегут из огня и мрака.

Украдкой сплевываю в ладонь, другой рукой приглаживаю мокрые волосы. Место я выбрал потемней, подальше от бара и ближе к витрине — к возможному выходу, вернее сказать.

К столику тем временем подходит официант. Замечаю у него в руках идентификатор и непроизвольно сглатываю. Спокойно, паренек, наглость и напор — вот твое спасение.

— Сэр, я могу увидеть ваш зонт?

Вежлив и напряжен, отмечаю про себя. Хе-хе, его можно понять. Несколько минут назад я с боем прорвался через охрану, так и не предъявив служащему свою волшебную палочку, как любил называть этот кусок дерьма Ральф.

— Можете, — улыбаюсь я. — Конечно же, можете.

— Прекрасно, — сверкает заученной улыбкой официант.

— Но сначала я выпью свежий кофе с сахаром и сливками, перебью его паршивый привкус вашей тухлой отбивной с овощами и, пожалуй, хлебну стаканчик вашего разбавленного пойла… да, я имею в виду виски за пять амбре.

На круглом мясистом лице читается изумление; пухлые губы недоверчиво шлепают друг о друга, чтобы затем прыгнуть в разные стороны, извергая визгливый дождь слов.

Посетители с опаской поворачиваются в нашу сторону. К столику спешат еще два официанта. Один из них мне знаком: Ленни, он частенько обслуживал нас с Ральфом — раньше мы сюда регулярно захаживали.

— Привет, Ленни! — весело кричу я, спрятав дрожащие руки под стол.

Привет… э-э-э… — Он сбит с толку.

— Карл, — подсказываю и продолжаю наседать: — Что за порядки у вас, а? Я ведь всегда был честен — откуда такие подозрения? Я устал, я хочу есть, Я весь день провел ТАМ, снаружи, наконец, неужели мне здесь не помогут? Я отдохну и расплачусь. Ленни, ты же меня знаешь!

Верю в этот бред. И похоже, что в него верит и Ленни.

— Но зонт, — робко напоминает о себе первый официант. Все выжидающе глядят на меня.

— Где твой зонт… Карл?

— Вот он! — показываю сложенную вдвое куртку. — Он там. Я его положил туда. Потому что… потому что мне так захотелось! — с вызовом говорю я.

Те двое с надеждой смотрят на Ленни. Кажется, он старший официант. Сомнение в серых глазах сменяется осмысленностью принятого решения.

Он кивает мне и уводит упирающегося напарника прочь.

И снова кафе наполняется шумными волнами разговоров, и вновь Бен Джонсон поет очередную идиотскую песню.

Рад тебя слышать, старина Бенни!

Я получаю кофе, отбивную, виски, злобный взгляд человека с подносом и как минимум полчаса покоя и сумбурных воспоминаний об этом месте.

И о Ральфе, конечно.

Зеленые калоши беззаботно ступают по лужам, раз за разом ныряя в дождевую воду и выпрыгивая оттуда верткими лягушками. Высоко в ночном небе, где и в полдень, и в полночь, и в любой час каждого дня от грозовых туч черным-черно, полыхает огонь. Молния, одна из хозяев города, освещает улицу, выхватывая из тьмы и зелень галош, и сверкающую желтизну дождевика, и светлые ручейки волос, выбившихся из-под капюшона. Небесные софиты являют спящему городу и смешной красный чемодан, который волочится по мокрому асфальту, позвякивая немытой посудой, шурша мятыми рубашками, пританцовывая щегольскими, но рваными, коричневыми туфлями.

Таким я впервые увидел Ральфа: Король Свалки и Властелин Дорог, как он в шутку именовал себя, впоследствии изменил меня и мою жизнь, даже не осознавая этого.

Но в ту минуту лишь крик ужаса раздался в ночи.

Ведь я увидел, как желтое чудовище, весело насвистывая неизвестный мотивчик, прыгая по лужам и размахивая непонятной красной штуковиной, несется прямо на меня.

Оно не прячется от губительной влаги.

Оно не выражает униженную покорность повелительному реву грома, не склоняет голову, моля о прощении, пред незримым божеством, сплетенным из всполохов пламени и капель воды.

И у страшилища нет зонта!

Некоторое время чудовище гонялось за мной, чуть дольше пыталось что-то объяснить, придерживая — для надежности, парень! — меня за шею, однако превратилось в Ральфа только тогда, когда, посмеиваясь и качая головой, извлекло из недр чемодана зонтик:

Старый дырявый зонтик с ручкой, перемотанной синей лентой.

Ральф был бродягой.

Так он сам говорил по крайней мере:

— Я бродяга. И меня это не напрягает, док. Нисколько не напрягает, док — Ральфи всегда спок!

Уж не знаю, с чего он звал меня доком. Ральф вообще редкостный чудак.

Был.

Впрочем, он всех так называл: «Привет, док! Слушай, док. Эй, док, как жизнь?!» А когда я спрашивал, что это значит, довольно ухмылялся, выставляя напоказ желтые зубы, и начинал талдычить что-то о мулътиках. Ральф часто говорил странные слова: такси, фотки, копы, Джеки Чан, Рональд Макдональд.

Иногда и вовсе чистую несуразицу бормотал: он это называл отвести душу.

Да, и еще Ральф показывал мне карту.

Где бы мы ни находились — в кафе, в моей квартире на Палм-бич или пункте отдыха, удобной застекленной беседке, коих в изобилии понаставил на улицах «Зонт», — Ральф раскрывал чемодан и, порывшись в нем, вытаскивал прямоугольный кусок удивительной материи, тихо шелестящей и тонкой, несколько грубоватой на ощупь. Бумага, так он называл этот, неизвестный мне, материал.

На карте встречались то разные причудливые линии, то круги, большие и маленькие, то всякие надписи — их было больше всего, — которые мне ровным счетом ничего не говорили.

Огайо, Калифорния. Флорида.

Нью-Йорк. Чикаго. Вашингтон.

Гарлем. Бруклин. Манхэттэн.

Это была большая карта, которая с трудом умещалась на столе. И большая загадка, что не помещалась в моей голове. Еще две детали обращали на себя внимание: Отдельные кружки — не все, но многие — соединялись между собой корявыми красными линиями. Эти же кружки, сверху или сбоку, были украшены разноцветными каракулями: Ральф называл свои художества туристическим комментарием.

Слямзил совсем новые ботинки у скряги Хэмилда, местного выпивохи. Сукин сын натравил на меня своего пса. Кто ж так поступает с собутыльниками? (Чикаго)

Отличный виски делают в этой дыре, ей-богу! (Хьюстон)

Bay! Вот это город.

Дерьмо, черт возьми, какое же дерьмо! Повязали копы и вышвырнули отсюда. Ни ногой в этот гадючник! (Лас-Вегас)

Хороша старушка, не то что по ящику смотреть. И факел что надо. Продал те часы, которые нашел в Новом Орлеане, — двадцать баксов, двадцать, ей-богу. Ну, старушка, держись!(Нью-Йорк)

Помнится, я поначалу с любопытством изучал карту, в то время как Властелин Дорог, развалясь на стуле и прихлебывая виски, предавался воспоминаниям:

— Через пару дней чертовы макаронники все же прижали меня. Наводят в Чикаго свои порядки, проклятые итальяшки, — разглагольствовал Ральф. — Мы, американцы, даже толком не можем подзаработать в собственной стране из-за вшивых любителей спагетти. Куда ж это годится?

Я готов был слушать его часами. Он открывал мне новый мир, сколь притягательный, столь и пугающий, мир необычный и многоликий, словно самый невероятный из снов.

Я постепенно избавлялся от гнета темных туч, дождя и молний, воспаряя над тьмой, охватившей город, видел цветущие сады и зеленые газоны. Любовался бескрайними полями кукурузы, где забавное соломенное чучело грозит воронам тряпичными кулаками. Гулял по светлым праздничным улочкам Нью-Йорка в Сочельник. Бродил по горячим пескам Майами-бич, прыгал в голубоватые волны прибоя. И как сумасшедший бежал, бежал наперегонки с жарким полуденным ветром Техаса.