Час пробил - Виктор Львович Черняк
Встали с первыми лучами солнца. Утро было необыкновенно красивым. Их самолет стоял отдельно от других, его плоскости блестели как старинное столовое серебро в свете гигантской люстры. Под крыльями суетились техники. Ветер пригибал траву к земле, и травяные волны бежали вал за валом, как морские. Обыкновенное утро. Обыкновенные люди. Обыкновенная трава. Только необыкновенный самолет готовился к необыкновенному вылету.
Утреннюю тишину нарушали обрывки разговоров: «Ключ… Не тот, шестерку…», «Длиннющие ноги, я-то понимаю в этом толк, а он ей…», «Сорвал резьбу…», «Брось, не дури…», «Он говорит: чем ты лучше других…»
— Привет, — сказал Гурвиц, еще не Розенталь.
Уиллер лениво кивнул, под глазами у него были мешки, пятно на щеке горело, как никогда, пальцы шафранножелтые — высадил не одну пачку сигарет. Все трое стояли у хрупкого белого домика.
— Ну, мы им дадим… — в голосе Гурвица вместо обычной уверенности слышалась растерянность.
Уиллер посмотрел на него так, что Гурвиц тут же заткнулся, но через минуту вспомнил, что он командир, и, рискуя дать петуха, выкрикнул:
— Ну, мы им дадим!
Уиллер приблизился к Байдену — Харту. Они молча смотрели на техников и на самолет.
— У тебя ботинки скрипучие, — сказал Байден.
— Скрипучие, — Уиллер посмотрел под ноги, как бы желая разобраться, отчего скрипят эти дьявольские ботинки. — Ты из-за этого не спал?
— Ага. — Байден сплюнул.
Оли встали раньше обычного, их еще никто не искал. Прошло минут десять. От штабного барака в их сторону, поднимая пыль, двинулась машина. Джип, резко сбавив скорость, остановился в полуметре от экипажа самолета, как конь под рукой умелого всадника. Сержант-японец взял висевшую на руле пилотку и вытер лоб. Сзади выскочил незнакомый полковник — на оловянном петушке погон играли блики стремительно восходящего солнца.
Вместо приветствия он сказал:
— Взлет в оговоренное время, связь с землей постоянная, в эфир не выходите, частоты прежние, запасные посадочные полосы известны. Остальное знаете. Желаю успеха!
Он так же лихо вскочил обратно в машину, как выскочил минуту назад, и умчался. «Надо же было ехать к нам в такую рань, чтобы сказать то, что и без него прекрасно известно, — пронеслось у Байдена, — дурачье».
«Первый раз вижу на аэродроме сержанта-японца, хотя
ничего удивительного нет, не многие служат в нашей армии», — подумал доктор Уиллер.
Гурвиц направился к самолету первым. Он шел, утопая в высокой траве, маленькая фигурка казалась на удивление нелепой, а ярко отсвечивающую лысину можно было принять за второе солнце, круглое и горячее, внезапно спустившееся на поле аэродрома. Пилот несколько раз обошел самолет, забрался в кабину, что-то кричал техникам, они кивали, перебрасывались словами, чего-то снова подкручивали.
В назначенное время взлетели. Самолет резко набирал высоту. Внизу блестела вода, — лакированно-серая, она, слепила глаза, как миллионы и миллионы оловянных петушков с полковничьих погон, расплавленных тонкой пленкой на поверхности океана. Гудели моторы, самолет вздрагивал, в кабине плавал теплый воздух.
Несколько раз в запросах с земли осведомлялись, как идут дела. Потом все затихло. С высоты примерно трех тысяч футов доктор Уиллер наблюдал за маленьким суденышком, неизвестно как попавшим в пустынные воды в разгар войны. Нигде не было ни клочка суши. Уиллер подумал: «Суденышко следует курсом ниоткуда в никуда». Самый подходящий курс с учетом задания, на выполнение которого они летели. Самолет поднялся выше. Суденышко исчезло. «Было ли оно?» — размышлял доктор. Он дотронулся до плеча Гурвица:
— Ты не видел суденышко там, внизу?
— Какое, к черту, суденышко? — процедил Гурвищ, и только сейчас Уиллер обратил внимание на лицо пилота, как будто скрытое отталкивающей маской сверхчеловеческого напряжения и страха.
Байден ковырялся с радиоаппаратурой: вынимал фишки каких-то разъемов, внимательно разглядывал лепестки контактов, иногда дул на них и вставлял шланги в диэлектрической оплетке на место. Справа от приемника лежала щетка с длинной ручкой. Байден время от времени брал ее и мягкой белой бородкой смахивал пыль, хотя ни на одном блоке не было ни пылинки.
Уиллер сознательно не смотрел на часы, чтобы не знать, сколько времени еще лететь до цели. Он изучал ладони: взгляд скользил по линиям жизни, любви и богатства. Линия жизни внезапно обрывалась, теряясь в еле заметном рисунке шероховатой кожи, линия любви — короткая и неглубокая — нигде не начиналась и нигде не кончалась, как курс суденышка, которое Уиллер видел внизу.
Гурвиц двинул рукоятку штурвала, и самолет начал терять высоту. Впереди, далеко внизу, в белесой дымке показалась земля. Они зарылись в короткое пушистое облако, и земля исчезла. Когда самолет вынырнул из ватного покрывала, гористая цепь впереди растянулась на полгоризонта. Пожалуй, еще ни разу за все время тренировочных полетов самолет не выходил на цель так точно. В этот момент в наушниках что-то зашуршало, самолет качнуло, позывные и первые фразы потонули в свисте, и все трое услышали…
— …задание отменяется. Посадка на ваше усмотрение. Повторяю: задание отменяется. Посадка на ваше усмотрение.
Гурвиц сорвал наушники. Уиллер уставился в ладони. Байден повернулся вполоборота и бросил:
— Они ополоумели!
Было без трех минут десять девятого августа сорок пятого года. Гурвиц заложил крутой вираж, город мелькнул под правым крылом и стал удаляться.
— Может, запросить подтверждение? — Байден рассеянно вертел щетку.
— Нам нельзя выходить в эфир, — не поворачиваясь, бросил Гурвиц. — Да и к чему? И так все ясно.
— Ты, кажется, недоволен? — Уиллер был невозмутим.
— Пошел ты со своими проповедями!
Какая бы грубость ни сорвалась с языка капитана Гурвица сейчас, она была не в состоянии скрыть распирающую его радость.
— Смотри, какой-то самолет, — привстал Уиллер.
Гурвиц ничего не ответил, он давно видел его. Он мог поклясться: точно такой же, как и их, самолет-разведчик летел к городу, который они только что покинули.
«Естественно, — подумал Гурвиц, — готовили несколько экипажей. Командир каждого был уверен — выполнять задание будет он. Сейчас по каким-то, вечно возникающим у начальства, соображениям нас заменили. И слава богу. Уж я-то никак не буду переживать. Из-за чего? Что мне не достанутся первые в истории человечества лавры мясника-специалиста по сверхмассовым экзекуциям? Сволочи! Без конца крутят чего-то, крутят. «Такого тумана напустили. Неужели нельзя было отменить задание еще на земле? Так нет, подняли самолет, он долетел до цели — идеально долетел, черт их дери! — и только теперь дают отбой. Разве могут быть мозги у таких людей?»
Харт ворочался в кровати. Он вспомнил все так живо, что сон отлетел от него. Даже вспомнил, что на ручке щетки, которой обмахивал аппаратуру, было выжжено: «Бог любит сильные и верные сердца».
Он не знает точно, что подумал Сол
