Иэн Рэнкин - Водопад
— И ты приехала с этим ко мне?
Она неуверенно пожала плечами.
— В общем… да. Да.
— И не показала ответ мистеру Мозгу, который предпочитает, чтобы его звали просто Эрик?
— Его не было на месте. Кажется, он в какой-то местной командировке.
— Что, неужели никого больше не нашлось?
Шивон покачала головой.
— Но почему ты пришла именно ко мне? Что я могу сделать?
— Не знаю. Когда я ехала сюда — знала, а сейчас… Сейчас не знаю.
— Но Грант решает кроссворды гораздо лучше меня.
— Сейчас Грант решает очень важный кроссворд под названием «Как мне сохранить мою работу?», и ему не до мелочей.
Ребус медленно кивнул и прочел последнее послание:
«Камю и ЧП Смит боксируют там, куда не заглядывает солнце, а Фрэнк Финли судит матч».
— Что ж, — промолвил Ребус. — Ты мне показала… — Он протянул листок обратно. — Но мне это ничего не говорит.
— Совсем ничего?
Он покачал головой.
— Был такой актер — Фрэнк Финли. Может, и сейчас есть. Если не ошибаюсь, он играл роль Казановы в каком-то телевизионном сериале. Еще он снялся в фильме под названием «Букет, перевитый колючей проволокой»… Словом, что-то в этом роде.
— «Букет, перевитый колючей проволокой»?
— Да, если я ничего не перепутал. — Ребус снова взглянул на распечатку. — Камю — это французский писатель… и коньяк. Я всегда думал, что читается «самус», пока не услышал по «ящику», как произносит это слово диктор.
— По нашему телевидению рекламировали французский коньяк?
— Нет, рассказывали про фильм по книге этого писателя.
— А как насчет бокса? В этом ты должен разбираться.
— Ну, Смитов в боксе так же много, как и везде. Правда, Члены Парламента не выступают на ринге, как и частные предприниматели… Из боксеров знаю Марсиано, Демпси, Кассиуса Клея… который потом сделал себе обрезание и стал зваться Мохаммедом Али… — Ребус пожал плечами.
— Куда не заглядывает солнце… Это ведь, кажется, американское выражение?
— Да, — подтвердил Ребус. — Оно означает задницу. Ты думаешь, Сфинкс может быть американцем?
Шивон невесело улыбнулась.
— Послушай моего совета, Шивон: передай эти бумаги Специальной службе, Управлению уголовного розыска или любому другому сотруднику полиции, в чьи служебные обязанности входит найти этого Сфинкса и засунуть его вопросы ему же… словом, куда не заглядывает солнце. Или отошли Сфинксу еще один мейл — пусть сделает это сам. — Он вдруг замолчал. — Ты говорила — он знает, где тебя можно найти?
Шивон кивнула.
— Он знает мое имя, знает, что я работаю в Отделе уголовного розыска в Эдинбурге.
— А где ты живешь, он знает? Надеюсь, ты не давала ему номер своего телефона?
Шивон отрицательно качнула головой, и Ребус удовлетворенно кивнул. Он хорошо помнил бумажку с номерами телефонов, которая висела на стене в кабинете Стива Холли.
— Вот и славно, — сказал он. — Пошли Сфинкса подальше — пусть катится…
— Ты бы на моем месте так и поступил?
— Скорее всего. — Ребус улыбнулся.
— Значит, ты не хочешь мне помочь?
— Помочь тебе? — Он посмотрел на нее. — Как?!
— Я была бы тебе весьма признательна, если бы ты переписал себе эту загадку и немного над ней подумал.
Ребус рассмеялся.
— Ты хочешь, чтобы Карсвелл меня вообще с землей сровнял?
Шивон посмотрела на распечатки.
— Извини, я не подумала, — сказала она. — Ты прав. Спасибо за чай, Джон.
— Ты его даже не допила, — сказал Ребус, увидев, что она встает.
— Мне пора возвращаться. Дел навалилось — выше крыши.
— И самое главное из них — показать мне новую головоломку Сфинкса?
Шивон пристально посмотрела на него.
— Ты же знаешь — я очень высоко ценю твои советы.
— Эти твои слова означают «да» или «нет»?
— Эти слова означают «может быть».
Ребус тоже поднялся.
— Спасибо, что заехала, Шивон.
Она повернулась к двери.
— Линфорд небось рад-радешенек, — сказала она. — И Карсвелл тоже. Они давно до тебя добирались.
— Я знаю. Не бери в голову.
— Но Линфорд с каждым днем набирает силу. Когда-нибудь он станет старшим инспектором, и тогда…
— Откуда ты знаешь, может быть, я тоже становлюсь сильней?
Она оглядела его с ног до головы, но ничего не сказала. Да и нечего ей было говорить. Ребус проводил Шивон к двери, открыл замок. Она уже шагнула на лестничную площадку, но снова остановилась.
— Знаешь, что сказала Эллен Уайли после нашей милой беседы с Карсвеллом? — спросила Шивон.
— Что?
— Ничего. Абсолютно ничего… — Взявшись за перила, она снова посмотрела на него. — Странно… Я ожидала целой лекции о том, до чего в тебе развит комплекс жертвенности.
Вернувшись в квартиру, Ребус немного постоял в коридоре, прислушиваясь к затихающим внизу шагам, потом отправился в гостиную и, встав у окна, приподнялся на цыпочки и изогнул шею, чтобы увидеть, как она выйдет из подъезда. Снизу до него донеслось слабое эхо захлопнувшейся двери. Шивон ушла. Она приходила о чем-то его попросить, а он ее оттолкнул. Но как объяснить ей, что он не мог поступить иначе? Не мог, потому что не хотел, чтобы потом ей стало больно, как в свое время было больно всем, кого он когда-либо подпускал достаточно близко. Как объяснить ей, что она должна учиться на своих, а не на его ошибках и что только после этого она сможет стать хорошим полицейским — и хорошим человеком, если на то пошло?…
Отвернувшись от окна, Ребус всмотрелся в полутьму большой комнаты. Они были здесь — полупрозрачные, бестелесные, но вполне различимые. Призраки. Люди, которым он когда-то причинил боль и которые сделали больно ему; те, кто страдал и умер не в свой срок. Что ж, осталось недолго: быть может, через две недели он сумеет избавиться от них раз и навсегда. Он знал, что телефон больше не зазвонит и что Эллен Уайли не придет его навестить. Они понимали друг друга достаточно хорошо и не нуждались в объяснениях. Может, когда-нибудь в будущем они встретятся и поговорят обо всем, что случилось, а может быть, и нет. Не исключено, что Эллен вовсе не захочет с ним разговаривать — ведь он лишил ее возможности самой принять решение, а она… она позволила ему это сделать. В очередной раз она не потерпела поражения, но и не одержала победы — и все из-за него, из-за Ребуса. Интересно, задумался он, останется ли Эллен послушной марионеткой Стива Холли или сумеет вырваться? Должно быть, все будет зависеть от того, насколько крепко репортер сумеет привязать ее к себе.
Ребус отправился на кухню и вылил в раковину остатки чая из обеих чашек. Потом он взял чистый стакан, налил в него на два пальца солодового виски и достал из буфета бутылку ИПА. В гостиной Ребус опустился в свое любимое кресло у окна, взял ручку, достал из кармана блокнот и — как помнил — набросал на листе последнюю загадку Сфинкса.
Утро Джин Берчилл состояло из нескольких деловых встреч и одного довольно нервного совещания по вопросам финансирования научной программы музея, в ходе которого одна из ее коллег вышла, демонстративно хлопнув дверью, а другая едва не разрыдалась. В результате к обеду она чувствовала себя выжатой как лимон. В довершение всего от духоты в кабинете у нее разболелась голова. Стив Холли оставил для нее целых два сообщения, и она была уверена, что стоит ей устроиться за своим столом с чашкой чаю и бутербродом, как телефон вновь зазвонит. Именно поэтому она вышла на улицу и присоединилась к толпе рабочих, выпущенных из своего индустриального плена ровно на столько времени, сколько хватило бы, чтобы отстоять очередь за мясными пирожками или запеченными в тесте сосисками. Шотландцы по-прежнему опережали другие народы по уровню кариеса и сердечных заболеваний, что было прямым следствием национальной диеты, в коей преобладали насыщенные жиры, сахар и соль. Интересно, подумала сейчас Джин, что заставляет шотландцев отдавать предпочтение полуфабрикатам, сладостям, чипсам и газировке: климат или что-то более серьезное, коренящееся в национальном характере? Сама Джин решила не идти на поводу у большинства и купила свежие фрукты и пакет апельсинового сока. Держа покупки в руках, она не торопясь двинулась по эстакаде Саут-бридж, которая, казалось, целиком состояла из магазинов готового платья и дешевых забегаловок, где продавали навынос все те же горячие закуски. Проезжая часть была забита автобусами и грузовиками, ожидавшими, когда на светофоре у церкви Тронкерк зажжется зеленый сигнал. Кое-где в подворотнях и на ступеньках сидели оборванные нищие, равнодушно глядевшие на ноги прохожих.
На перекрестке Джин остановилась и посмотрела направо и налево вдоль Хай-стрит, пытаясь представить, как выглядела эта улица до того, как была проложена Принсес-стрит и началось строительство Нью-Тауна. Крики торговцев, расхваливающих свой товар, темные и грязные лавчонки, полосатая будка сборщика подорожной пошлины и ворота, закрывавшиеся с наступлением темноты и до утра запиравшие город в самом себе… Интересно, подумала Джин, если бы человек из 1770 года каким-то чудом попал на сегодняшнюю Хай-стрит, узнал бы он свой родной город? Почему-то ей казалось, что да, узнал. Конечно, автомобили, электрические фонари и прочие приметы XX века потрясли бы его до глубины души, но не они были главным. Главным было ощущение, а оно осталось прежним, несмотря на прошедшие столетия.
