При попытке выйти замуж - Анна Жановна Малышева

— Конечно, беспородный, — констатировала она скорбно.

— Думаю, да, — согласилась я.

— Что тут думать? — с осуждением сказала она. — За три месяца ни одного дельного предложения.

Поскольку мне нечего было сказать в свое оправдание, я промолчала.

— Имя придется изменить, — велела тетенька. — Гоша — это не кличка. Пусть будет Рэкс. Или Джек.

— Почему? — удивилась я.

— Чтоб людей не путать, — доходчиво объяснила она.

Диспетчер с готовностью сообщила мне телефон руководителя организации и его имя — звали его Вениамином Гавриловичем Ильиным. Стоило ли так напрягаться, если телефон Ильина уже был зафиксирован в моей записной книжке?

Дозвониться в стоматологическую клинику не составило труда, и Ильин, как только я произнесла пароль «Жора Рахмалюк», немедленно назначил мне встречу. «Приезжайте прямо сегодня, — разрешил он, — а то у меня следующая неделя абсолютно зубодробительная». Оно и понятно — он же стоматолог.

Вениамин Гаврилович оказался человеком как приятным, так и чрезвычайно полезным. Во-первых, он заверил меня, что щенок Георгин не пропадет и будет пристроен наилучшим образом. Во-вторых, выразил готовность вступить в борьбу с мерзким живодером Морозовым. В-третьих, уговорил меня полечить зубы в своей клинике. Бесплатно. В-четвертых, пообещал познакомить меня с множеством известных людей — чиновников, артистов, политиков, которые, в отличие от таких уродов, как я, посещают стоматологов регулярно и с которыми я давно пыталась установить профессиональный контакт.

Вениамин Гаврилович был высок, элегантен, носил шкиперскую бороду, курил трубку. В свои сорок два он был уже почти седой, но седина ему шла. Правда, он заверил меня, что с удовольствием сохранил бы «прежнюю окраску», но это невозможно при его нервной работе:

— Представьте, Сашенька, каждый день приходится заглядывать в чужие пасти, и никогда не можешь быть уверен, что тебе не откусят голову.

Про Морозова, как оказалось, он никогда не слышал, хотя догадывался, что в Москве орудует какая-то банда:

— Я вам просто несказанно благодарен, Саша. Гонцов, приносящих дурные новости, в далекие годы убивали, и очень неправильно делали. Вы мне оказали огромную, просто огромную услугу своей плохой вестью, так что я теперь ваш должник. Вы меня, по сути, предупредили. Но, подумайте, какая гадость! Прикрывать собственные преступления такой благородной вывеской! Да-да, преступления, не качайте головой. Убийство собак уголовно наказуемо, вы знаете это? Кроме того, тут явственно просматривается мошенничество, ведь так? Он же обманывает людей, берет с них деньги за то, чего не делает.

— Только доказать это почти невозможно, — возразила я. — Он же говорит, что продает собак на рынках. Спроси его: «Где собака?», он ответит: «Продал».

— Не смотрите на вещи так мрачно. Где-то его можно прищучить. Проследить за ним, например.

— И кто же будет за ним следить?

— Ой, да у нас активистов масса. — Ильин с гордостью улыбнулся. — Добрых людей на свете не так мало, как кажется, я вас уверяю. Найдем добровольцев-сыщиков.

— Скажите, Вениамин Гаврилович, — спросила я, — а почему сведения о своей «Фауне» вы печатаете только в газете объявлений? Я, пока вас отыскала, чуть не надорвалась.

— Ничего подобного! — Мой собеседник обиделся и возмутился. — Мы сообщали о себе во все справочные службы, и в «09», и в «07», и в издательства, выпускающие телефонные справочники. Другой вопрос, и в этом вы совершенно правы, почему вместо наших телефонов дают номера мошенников?

— А вы не пытались сами позвонить в ту же «09» и спросить у них свои координаты?

— Нет. — Вениамин Гаврилович засмеялся. — Мой склероз еще не настолько запущен, я свои телефоны помню наизусть. Ну что ты будешь делать! Стараюсь понравиться милой девушке, глазки строю, а она видит во мне только склеротика и маразматика. Хотя… — он посерьезнел, — вы совершенно правы. Я вовсе не витаю в облаках и смотрю на вещи здраво. Конечно, все и всех надо перепроверять. Звонили в справочные мои сотрудники, но это было давно, когда мы только-только учредили организацию. И им сообщили какой-то телефон, не наш. Тогда они спросили про «Фауну», и им тут же дали наш телефон. Но никого это не насторожило — ну есть в Москве еще одна организация, защищающая животных, что ж тут плохого. Это не тот род деятельности, где уместно говорить о конкуренции. Я считаю, что чем больше их будет, тем лучше.

— И вас не смутило, что для того, чтобы узнать ваш телефон, нужно знать, что организация называется «Фауна»? Не «Зоологическая помощь», не «Братья наши меньшие», а именно «Фауна»? — спросила я.

— Видите ли, — Вениамин Гаврилович смутился, — тогда мы планировали, что пройдет месяц-другой, и о нашей организации все заговорят. На помощь прессы рассчитывали, на громкие имена наших учредителей. А пресса, это не в упрек вам, но все же… к нам осталась равнодушна. Сенсаций у нас нет, все буднично, обыкновенно. Но, знаете, Сашенька, звонков-то нашим диспетчерам очень много поступает. Как-то людям удается о нас узнать.

Беседу нашу бесконечно прерывали — стоило мне задать вопрос, как в кабинет Ильина кто-нибудь заглядывал — то ли врач, то ли медсестра, и со словами «Вениамин Гаврилович, там сложный случай», уводили его. Каждый раз он виновато улыбался, умолял простить его и дождаться, говорил «я буквально на минуточку», и исчезал на двадцать-тридцать минут. В результате коротенький разговор растянулся часа на четыре. Но меня это не раздражало. Кабинет директора клиники не отпугивал посетителей, а приваживал. У меня ни разу не возникло ощущения, что я нахожусь в лечебном учреждении, тем более в стоматологическом. Через дубовую дверь не проникали ни отвратительные звуки бормашины, ни запахи лекарств. Стены, которые во всех больницах норовят выкрасить белой масляной краской, здесь были обшиты деревом; отсутствовали ненавидимые мною лампы дневного света, их заменял домашний абажур на длинном шнуре, под которым располагался журнальный столик. Но более всего настраивали на лирический лад плюшевые диван и кресла, в одном из которых я и окопалась. По стенам кабинета были развешены портреты собак. Именно портреты, то есть собачьи лица крупным планом. Здесь были веселые улыбающиеся собаки, были грустные, несчастные, были удивленные и обиженные и только одна сердитая.

Вернувшись после очередной отлучки на «трудный случай», Вениамин Гаврилович застал меня как раз у портрета сердитой собаки.

— Эта нравится мне больше всех, — сказал он. — В ней больше индивидуальности, правда? Знаете, собаки — очень странные и очень противоречивые создания. Они сильны физически и могут в клочья разорвать своих врагов, но совершенно беззащитны перед хозяевами. Как дети малые, как котята. Те могут их обижать, третировать, прогонять, а собаки все равно хозяев любят и им служат. Что это такое?

— Это —