Эллери Квин - Санаторий смерти
— Наверное, уже можно идти, Панцер, — обратился он к директору. — Сколько же времени требуется этой чертовой публике, чтобы выйти из зала?
— Еще минуточку, инспектор, еще минуточку, — поспешил успокоить его Панцер. Прокурор в это время боролся с последствиями простуды, а Джуна все так же завороженно созерцал своего кумира.
В дверь постучали. Все разом повернули головы. Заглянул Гарри Нельсон, агент по рекламе.
— Вы ничего не будете иметь против, если я присоединюсь к вашей вечеринке, инспектор? — весело осведомился он. — Знаете, я присутствовал, когда эта история начиналась, а потому хочу досмотреть до конца. Если, конечно, позволите.
Инспектор желчно поглядел на него. Он стоял в любимой позе Наполеона, и абсолютно все в нем говорило о его скверном настроении. Да, сегодня инспектор Квин демонстрировал неожиданную сторону своего характера.
— Мне без разницы! — фыркнул он. — Одним больше, одним меньше… здесь и без того уже собрался целый легион.
Нельсон покраснел и собрался было ретироваться, но инспектор, настроение которого вдруг улучшилось без видимых на то причин, подмигнул ему.
— Входите, садитесь, Нельсон, — сказал он уже без раздражения. — Не обращайте внимания на ворчание всяких старых хрычей, вроде меня. Я просто немного устал. Наверное, вы мне еще понадобитесь сегодня вечером.
— Я рад, что могу присутствовать, инспектор, — сказал Нельсон, усмехнувшись. — Что это у вас тут будет? Святая инквизиция, как в Испании?
— Да, что-то в этом роде. — Инспектор о чем-то задумался. — Погодите-ка…
В этот момент дверь открылась, и стремительно вошел сержант Велье. У него в руках был листок бумаги, который он протянул инспектору.
— Все в сборе, сэр, — доложил он.
— Все ждут? — переспросил инспектор.
— Да, сэр. Я велел уборщицам пока спуститься вниз, в фойе, и ждать, пока мы не закончим. Кассиры пошли домой, билетерши — тоже. Актерская труппа — в гримуборных за сценой, переодевается.
— Ладно, пойдем, господа.
Инспектор вышел из кабинета в сопровождении Джуны, который за вечер так и не вымолвил ни слова, только с изумлением наблюдал за инспектором. Прокурор, которого это немало развлекало, так и не понял причины такого поведения. За ними к выходу двинулись Велье, Панцер, Сампсон и Нельсон.
Их взору снова открылся пустой зрительный зал, который казался таким неуютным и холодным. Было включено полное освещение. Во всем зале не оставалось ни одного темного уголка.
Когда процессия, возглавляемая Квином, направилась к левой части партера, оказалось, что зал не совсем пуст. Инспектор тяжело прошагал по центральному проходу и встал перед одной из лож на левой стороне, так, чтобы его было видно всем присутствующим. Панцер и Сампсон расположились в конце прохода, около них — Джуна, самый внимательный наблюдатель за происходящим.
Люди, ожидавшие инспектора, были расположены в зале весьма своеобразно. Они занимали только крайние от прохода места. Здесь собралось довольно пестрое общество: мужчины, женщины, молодежь, старики. Это были те люди, которые в вечер, когда произошло убийство, сидели именно на этих местах и смотрели спектакль. Всех их уже опрашивал инспектор — тем же вечером. Там, где был убит Монти Фильд, и на соседних местах — впереди и рядом — сейчас сидели Уильям Пьюзак, Эстер Джаблоу, Мадж О’Коннел, Джесс Линч и Пастор Джонни. Пастор украдкой озирался и время от времени что-то беспокойно шептал на ухо билетерше, прикрываясь рукой. Пальцы его были коричневыми от никотина.
Инспектор подал знак, и тут же установилась полная тишина. У Сампсона, который обводил взглядом ярко светившие люстры и софиты, покинутый публикой зал и опущенный занавес, возникло странное чувство — как будто он присутствует на сцене, где вот-вот начнется спектакль, полный неожиданных разоблачений. Он с интересом ждал дальнейшего развития событий. Панцер и Нельсон были спокойны и внимательны. Джуна не сводил со Старика глаз.
— Дамы и господа! — сказал Квин строго, обводя взглядом все собравшееся в зале общество. — Я попросил вас присутствовать здесь по совершенно определенной причине. Я не стану задерживать вас ни на минуту больше, чем это необходимо. Но определять, что необходимо, а что нет, буду только я — и никто другой. Если у меня возникнет впечатление, что я не получаю на свои вопросы честных и прямых ответов, все вы будете оставаться здесь до тех пор, пока я не буду доволен вами. Я бы хотел, чтобы вы осознали это в полной мере, прежде чем мы продолжим нашу беседу.
Он сделал паузу и еще раз обвел взглядом собравшихся. Те, до сего момента внимательно слушавшие, несколько отвлеклись и стали переговариваться. Но быстро прекратили и снова были готовы внимать словам инспектора.
— Вечером в понедельник, — ледяным тоном продолжал Квин, — вы все были на спектакле в этом зале и сидели, за исключением некоторых присутствующих здесь сотрудников театра и прочих лиц, на тех же местах, что и сейчас.
Сампсон невольно усмехнулся, заметив, как при этих словах инспектора у каждого из сидевших в зале сразу выпрямилась спина и каждый заерзал так, будто сиденье под ним стало раскаляться.
— Я бы хотел, чтобы вы представили себе, что сегодня — вечер того понедельника. Я бы хотел, чтобы вы мысленно перенеслись в тот вечер и попытались вспомнить все, что тогда происходило. Я имею в виду — все детали и частности, которые остались с того вечера в вашей памяти, какими бы банальными и несущественными они вам ни казались.
Инспектор как раз собирался перейти к опросу, когда в задней части партера появилась группа людей. Сампсон шепотом поздоровался с ними. Это пришли актеры — Эва Эллис, Хильда Оранж, Стивен Барри, Джеймс Пил и еще три-четыре, занятых в «Играх с оружием». Они уже переоделись. Пил шепотом пояснил, что они шли из гардеробных и заглянули в зал, потому что услышали голоса.
— Это инспектор Квин устроил тут маленькое собрание, — негромко пояснил Сампсон.
— Как вы думаете, инспектор будет против, если мы немножко поприсутствуем и послушаем? — потихоньку спросил Барри, внимательно глядя на Квина, который смолк и ледяным взглядом обвел актеров.
— Не знаю, почему бы… — начал было Сампсон, но Эва Эллис шикнула на него, и все умолкли.
— Вот… — продолжал инспектор, когда разговоры в задней части зала стихли. — Вот… так, собственно, и обстоят дела… Представьте, что сегодня — вечер понедельника. Поднимается занавес, начинается второй акт. На сцене — темно, в зале — тоже. Раздается стрельба, крик, вы с напряженным вниманием следите за событиями, разворачивающимися там. Кто-нибудь из вас — в первую очередь я обращаюсь к тем, кто сидел на угловых местах, — не заметил ли чего странного? Необычного? Что-нибудь, быть может, мешало вам смотреть спектакль? Ничего такого не происходило поблизости?
Он замер в ожидании ответов. Но сидевшие в зале только покачали головами — кто растерянно, кто с опаской. Никто не ответил.
— Припоминайте получше, — проворчал инспектор. — Вы, вероятно, помните, что я в понедельник уже проходил по этому проходу и задавал вам те же вопросы. Конечно, я не хочу сейчас слышать от вас какие-то выдумки и вовсе не ожидаю никаких сенсационных заявлений — после того, как в понедельник вы все мне сказали, что ни о чем таком не можете вспомнить. Но поймите: мы оказались в очень трудном положении. Здесь был убит человек, а мы, откровенно признаться, зашли при расследовании в тупик. Это одно из самых трудных дел, которые мне когда-либо в жизни доводилось расследовать. В такой ситуации, когда мы приперты к стене и просто не знаем, что делать дальше, — видите, насколько я откровенен с вами, и жду от вас ответной откровенности — я просто вынужден обратиться к той части публики, которая в понедельник вечером только и могла что-либо заметить, если, конечно, вообще было что замечать… Насколько я знаю по своему опыту, сплошь и рядом бывает, что кто-нибудь, когда волнуется, когда нервничает, забывает важные детали и частности. А потом, когда пройдет несколько часов, дней или недель, он возвращается в нормальное состояние и вспоминает их снова. Я надеюсь, что с вами случится нечто подобное…
Пока инспектор говорил эти горькие слова, нервозность у его слушателей сменилась напряженным вниманием. Когда он закончил, присутствующие в зале повернулись друг к другу и принялись взволнованно перешептываться. Время от времени они отрицательно покачивали головами, хотя некоторые и начинали после этого что-то горячо втолковывать соседу.
Инспектор терпеливо ждал.
— Поднимите руку, если у вас есть что сказать, — попросил он.
Одна из женщин робко подняла свою белую вялую руку.
— Да, я слушаю вас! — воскликнул Квин и указал на нее пальцем. — Вы вспомнили что-то необычное?
