Смертельный номер - Кристианна Брэнд
Но вот что я делала за столом? Записи в своем блокноте, блокноте «характеров», куда заношу заметки о тех, с кем встречалась и кто в один прекрасный день мог бы стать прототипом моих литературных героев. Но обычно это делалось в комнате Лувейн, там лежат карандаши, тетради, листочки для записей. Это надо учесть: все принадлежности писательницы лежат в номере Лувейн, ведь она же изображает популярную романистку.
Но блокнот запачкан кровью. Что же делать с предательски запятнанным блокнотом? — ведь еще столько всего надо успеть! Стоп! Где легче всего спрятать листья? В лесу. Где спрятать окровавленный предмет? Там, где уже есть кровь. Блокнот надо оставить таким, какой он есть. Но вот куда его спрятать?»
Ванда подняла упавшую на пол ручку и внизу каждой страницы написала сумму в фунтах и обвела ее кружком, потом собрала все ручки, карандаши и бумаги и отнесла их в соседнюю комнату, а блокнот сунула в платяной шкаф, в ящик, как будто его туда в спешке затолкали с глаз долой. Из всех ее многочисленных хитростей спрятанный от обозрения блокнот был самой хитрой уловкой.
Ванда виновато оглянулась на лежавшую на кровати мертвую сестру. Она покоилась на алой шали и широко открытыми глазами смотрела на Ванду. Мертвая…
Лувейн всегда была горячей энтузиасткой «репетиций» сцен из будущих романов на деле «в живую». «Давай проиграем это, Ванда, давай сами прогоним эту сцену и посмотрим, жизненно ли у тебя все описано». «Идет, — подумала Ванда, — раз тебе так нравится, я прогоню всю сцену еще раз ради тебя…»
Она села за стол. «Теперь я Ванда Лейн, сижу в углу за столиком. Кто-то входит, мы ссоримся, пришедший нападает на… да, на Ванду Лейн, живущую в этой комнате. На столе лежит нож, пришедший хватает его, наносит удар, кровь разбрызгивается по столу… А можно ли определить по форме пятен крови на столе, с какой стороны стола находилась жертва? Если да, тогда поймут, что убийца тот, кто стоял в углу, а не у двери. Закрадется сомнение…» Она долго смотрела на обличающие пятна, потом подняла столик и развернула его другой стороной. И слегка поклонилась трупу на кровати: «Спасибо, Лувейн, ты правильно делала, что настаивала на проигрывании сцен», — сказала она и ушла в комнату сестры, которая отныне должна была стать ее собственной. Все разрушительное окончено, закрылась дверь за мертвым телом Ванды Лейн, скрытной, нелюдимой и нелюбимой особы, не знавшей настоящей жизни.
В комнате Лувейн все было готово для восстановления разрушенного образа на основе вполне похожего. Ванда неожиданно ощутила ликование от той власти, которую обрела для изменения своей жизни, увидев под рукой удивительные средства для перевоплощения. Сначала покрасить волосы этим чудесным, быстро сохнущим составом, в котором «только яичный желток очень уж противный». Ванда втерла состав и закрутила в тугие кудри мышино-русые локоны, столько времени безжалостно зачесываемые гладко и назад, покрасила лаком ногти на ногах, наклеила длинные пластиковые ногти, которые Лули использовала всякий раз, когда у нее на руках ломались собственные. Но красить их Ванда не стала: «пусть все увидят, когда я окажусь среди них, — Лули ведь всегда красила ногти на людях.
Я выйду к ним, как Лувейн. Скажу… скажу, что порвался лифчик купальника (ведь он порезан ножом), — это подойдет для объяснения повода для «исчезновения» (лучше всего спрятаться в одной из кабинок для купальщиков), пока «Ванда Лейн» будет демонстрировать последние прыжки в своей жизни. А сейчас — спуститься с балкона, юркнуть через гостиную наверх по лестнице и в «комнату Ванды Лейн», надеть черный купальник поверх бикини, завернуть красный пакет с косметикой в полотенце и взять с собой. И вот я появлюсь снова, как можно скорее, уже как Ванда Лейн, заговорю со всеми, кто попадется, намекну на что-нибудь из сведений о них из моего «блокнота характеров» и тем самым подготовлю их умы к восприятию Ванды Лейн как одной из тех, кто делает свое состояние на слабостях других людей… Да, это очень веский повод для убийства, все отлично вписывается, просто отлично, как будто это сюжет для нового романа».
Ее снова стало радовать ощущение власти над другими. «Итак, спуститься к скале и сделать прыжок. Пусть они все соберутся на пляже, потом я сделаю еще прыжок, на сей раз немножко жестко. Это я смогу изобразить, и тогда у меня будет повод уйти к себе. Все они останутся на пляже, а я нырну в кабинку (надо оставить там полотенце с завернутым пакетом), сниму черный купальный ансамбль, намажусь поярче, растреплю рыжие волосы и, вся «лувейнированная», явлюсь на пляж опять. А если номер не пройдет, если первое появление в роли Лувейн крупным планом получится не лучшим образом, тогда можно, к примеру, сочинить встречу с шантажисткой Вандой Лейн (мы «встретились» у подножия скалы), и отсюда возможная странность в поведении, бледность, напряженное выражение лица.
Нет, я не боюсь. Я справлюсь, все получится, все так отлично подходит одно к другому, что просто не может не получиться! И посмотрите, как я спокойна, как собранна, как все держу под контролем. К тому же мне не в новинку играть роль» я десять лет без единого перерыва играла одну и ту же роль. А роль Лувейн — разве я не смогу? Эти туристы знакомы с ней всего дня три и почти все — очень поверхностно. Кроме Лео, конечно, но он виделся с ней чаще всего по вечерам, в сумерках, все же остальное время он старательно притворялся, что не замечает ее.
А мы с Лувейн так похожи? Конечно, в нас много кровного сходства: голос, фигура, походка. Десять лет назад я усердно трудилась, чтобы понизить голос, но теперь могу вернуться к нашему «родовому» тембру. Походка — я специально приучила себя семенить; надо только расправить плечи, пойти свободно и уверенно. К тому же кто обратил внимание на ее походку за эти несколько дней, в основном проведенных в дрянных шарабанах, кто рассматривал ее осанку, кто будет на это смотреть после того как… найдут убитую, ну кому будет дело до слегка изменившейся одной из туристок-попутчиц? Они видели-то ее всего два-три дня, а я — я видела ее с детских лет, знаю каждый ее взгляд, привычное движение, каждое — придуманное мной же — словечко. Короче, она была, можно сказать, частью меня.
