Три гроба - Джон Диксон Карр

– Нам нужно увидеть мадам Дюмон, – сказал доктор Фелл.

Хэдли вскинул голову, но лицо его оставалось бесстрастным. Энни сделала шаг назад, впуская их, так что в следующий миг создалось впечатление, будто она говорит из глубокой тьмы коридора.

– Она с… она здесь. – Девушка указала в сторону гостиной. – Я позову… – Горничная сглотнула.

Доктор Фелл покачал головой. Он прошел мимо нее удивительно тихо и открыл дверь в гостиную.

Невзрачные коричневые жалюзи были опущены, и плотные кружевные занавески приглушали остатки света. Комната выглядела просторнее – вся мебель терялась в тени, выделялся только один предмет – сияющий черный металл, обрамленный белым атласом. То был открытый гроб. Вокруг него горели тонкие свечи. В воспоминаниях Рэмпола о лице трупа сохранилась лишь одна маленькая деталь – со своего места он видел только кончик его носа. Однако свечи, бледная пышность цветов и аромат ладана создавали у всех вошедших ощущение, будто они перенеслись из сумрачного Лондона куда-то к ветрам и каменистым горам Венгрии: туда, где золотые кресты служили защитой от демонов, а гирлянды из чеснока отпугивали рыскающих по округе вампиров.

И все же в первую очередь они обратили внимание на другое. Рядом с гробом стояла Эрнестина Дюмон, одной рукой вцепившись в его край. Свет тонких высоких свечей окрасил ее седеющие волосы золотом, он смягчил и приглушил даже угловатые сутулые плечи. Когда она медленно повернула к ним голову, они увидели, что глаза ее ввалились и запали, хотя она все еще не могла плакать. Ее грудь судорожно вздымалась. Несмотря на обстоятельства, плечи женщины были укутаны неуместно яркой тяжелой желтой шалью с длинной бахромой, расшитой красным парчовым узором и бусинами, в которых отражались блики пламени. Шаль вносила последний штрих в общую варварскую атмосферу.

А потом она увидела их. Обе руки неожиданно вцепились в стенку гроба, словно ей хотелось защитить собой мертвеца. При неровном свете свечей они видели лишь ее силуэт с руками, раскинутыми в разные стороны.

– Признание пойдет вам только на пользу, мадам, – очень мягко сказал доктор Фелл. – Поверьте мне, только на пользу.

На секунду Рэмполу показалось, что она перестала дышать. Потом она издала звук, похожий на кашель, – вспышка горя перед всплеском истерического веселья.

– Признание? – повторила она. – Так вот до чего вы додумались? Дураки вы все тогда. Впрочем, мне все равно. Признаться! В чем, в убийстве?

– Нет, – ответил доктор Фелл.

Всего одно тихое слово, но тяжесть ощущалась во всей комнате. И теперь она уставилась на него, и теперь, когда он сделал несколько шагов навстречу ей, впервые за все время в ее глазах появился испуг.

– Нет, – сказал доктор Фелл. – Вы не убийца. Позвольте, я расскажу, кто вы на самом деле.

Он превратился в черную фигуру, возвышающуюся над ней, но его голос по-прежнему был мягок.

– Понимаете, вчера человек по фамилии О’Рурк рассказал нам несколько интересных вещей. В том числе он поделился с нами секретом, что большинство иллюзий на сцене создается при помощи ассистента. И эта иллюзия не стала исключением. Вы были ассистенткой иллюзиониста и убийцы.

– Полого человека, – сказала Эрнестина Дюмон и внезапно истерически расхохоталась.

– Полый человек, – повторил доктор Фелл, повернувшись к Хэдли, – в самом что ни на есть прямом смысле. Полый человек – кличка, которая превратилась в ужасную иронию. Мы об этом тогда еще не подозревали, но это была доподлинная правда. В этом одновременно заключается и весь ужас, и весь стыд ситуации. Хотите увидеть убийцу, за которым вы охотились на протяжении всего дела? Он лежит перед вами, – объявил доктор Фелл, – но Господь ему теперь судья.

С этими словами он медленным движением руки указал на мертвое белое лицо доктора Шарля Гримо.

Глава двадцатая

Две пули

Доктор Фелл продолжил, не отрывая взгляда, смотреть на женщину, которая опять распростерла руки у гроба так, словно хотела защитить его.

– Мадам, человек, которого вы любили, мертв. Теперь он недосягаем для закона и сполна заплатил за все свои деяния. У нас с вами осталась лишь одна насущная проблема – сделать так, чтобы не пострадали живые. Однако понимаете ли, несмотря на то что вы не убивали, вы все равно являетесь сообщницей. Поверьте, мадам, если бы я мог объяснить случившееся, никак не упоминая вас, я бы так и сделал. Я знаю, что заставляю вас страдать. Однако, когда я все подробно объясню, вы сами убедитесь, что оставить вас в стороне совершенно невозможно. Следовательно, наша с вами задача – убедить суперинтенданта Хэдли, что дело нужно закрыть.

Что-то в его голосе, что-то в неослабевающем, неизменном и безграничном сочувствии, которое составляло саму суть Гидеона Фелла, мягко успокоило ее, словно сон после плача. Истерика прошла.

– Так вы знаете? – спросила она у него после паузы, а потом почти нетерпеливо добавила: – Не пытайтесь меня обмануть! Вы правда знаете?

– Да, я правда знаю.

– Тогда поднимайтесь наверх. Ступайте в его комнату, – сказала она бесцветным голосом. – Я к вам скоро присоединюсь. Я… я не могу пойти с вами прямо сейчас. Мне нужно подумать, и… Пожалуйста, никому ничего не говорите, пока я не приду. Пожалуйста! И нет, я не сбегу.

Доктор Фелл яростным жестом не дал Хэдли заговорить, и они вышли из гостиной. Все так же молча они поднялись по темной лестнице на верхний этаж. На пути они никого не увидели, никого не услышали. Когда они в который раз вошли в кабинет, там было так темно, что Хэдли включил настольную лампу с мозаичным абажуром. Убедившись, что дверь закрыта, Хэдли резко повернулся к доктору Феллу.

– Вы пытаетесь мне сказать, что Флея убил Гримо? – спросил он.

– Да.

– Убил, лежа без сознания и умирая перед глазами множества свидетелей в лечебнице? Вот так взял и пошел на Калиостро-стрит и…

– Не в тот момент, – тихо ответил доктор Фелл. – Вот этого-то вы и не поняли. Вот это и повело вас не в ту сторону. Вот это я и имел в виду, когда сказал, что все дело не просто перевернулось вверх тормашками, а описало полный круг. Флея убили раньше Гримо. И, что еще хуже, Гримо пытался нам напрямую сказать всю правду. Когда он лежал здесь, умирая и зная, что его случай уже безнадежен, он решил открыться нам. Единственный проблеск чего-то хорошего в нем, и мы его неверно истолковали! Сядьте, и посмотрим, получится ли у меня все объяснить. Когда вы поймете