Девятью Девять - Энтони Бучер
— Оксфорд, — кратко ответил Маршалл.
— Правда, сэр? — На лице Баньяна появилось удивление, которого он никогда прежде не выказывал. Но тут же дворецкий вновь вернул себе вид бесстрастного превосходства. — А я учился в Кембридже.
Мэтт улыбнулся и потянулся к телефону. Он не знал монастырского устава, но было еще рано, всего-то около девяти.
Сестра Урсула немедленно взяла трубку и с предельным вниманием выслушала рассказ о событиях вечера.
— У вас появились какие-нибудь новые идеи? — спросил Мэтт в заключение.
— Новые? Нет, новых нет, мистер Дункан, но ваш рассказ поможет развить старые. Просто нет слов, как я благодарна вам за звонок. Хоть это и прозвучит ужасно, но почти в той же мере я благодарна блаженной матери Ларош за то, что она умерла в пятницу.
— Есть вопросы или соображения?
— Да. — Сестра Урсула задумалась. — Один вопрос. Вы видели цвет настоящих волос мистера Мейсона- Агасфера?
— Они черные, как и борода. А что…
— Терпение, мистер Дункан, — одна из главных добродетелей. И я хочу кое о чем попросить лейтенанта.
— О чем?
— Пожалуйста, пусть он приставит охрану ко всем членам семьи Харриган, а главное — к Робину Куперу, если не хочет второго убийства. Я настоятельно прошу сделать это — так же настоятельно, как молю Бога простить мне самонадеянность, с которой я вмешалась в расследование.
— Что-нибудь еще?
— Нет… да. Попросите мисс Харриган помолиться за меня. Не откажусь и от вашей помощи, мистер Дункан. Молитвы лишними не бывают.
Голос сестры Урсулы звучал отнюдь не шутливо.
Глава XX
Утро пятницы.
Мужчина спросил:
— Кто вы?
Женщина ответила:
— А вы не знаете?
— В жизни вас не видел.
— Вы так уверены?
— Конечно, уверен. Я не забываю лица. Но довольно об этом. Какого черта вы тут делаете?
Женщина аккуратно расправила складку на своем ярком цветастом платье.
— Я лучше отвечу на ваш второй вопрос. Вы знаете Робина Купера?
Мужчина нахмурился:
— Я его видел, да. Какое вам дело? Вы ему кто?
Женщина промолчала.
Мужчина спросил:
— Он послал вас сюда?
Женщина сказала:
— Робина Купера посещают странные фантазии. Он думает, кто-то пытался его убить, но испугался.
— Глупости. Мы напрасно тратим время.
— Он готов дать показания.
— А вам-то что?
Женщина не сводила глаз с открытого мыска туфли.
— Я подумала, человек, который вас предупредил, может на этом деле чего-нибудь выгадать.
— Чушь. Я в курсе, что он заговорил. Меня это не касается.
— Да, если бы он не вспомнил про струсившего убийцу. Купер решил рассказать побольше и обеспечить себе безопасность. Может быть, если ничего не утаивать, спасешься.
Мужчина спросил:
— А много ли знаете вы?
— Достаточно, чтобы прийти сюда.
— Фантазии Купера вас не пугают?
— Только не здесь. Вы не посмеете. А больше нигде мы с вами не встретимся.
— Катитесь со своими предостережениями. Я вышел из игры.
Женщина ответила:
— Ну ладно. Хотя попытаться стоило. Без обид?
— Да.
Когда женщина ушла, он сказал себе: “На сей раз не струсит”.
Вечер пятницы.
Мэтт обвел взглядом кабинет. Традиционного общего собрания подозреваемых, с трепетом ожидающих последнего слова, у них не получилось.
Недоставало, по крайней мере, пятерых. Свами Зюсмауль находился в тюрьме. Как и Агасфер, или Гленн Мейсон, ожидавший ордера на экстрадицию из Иллинойса. Робин Купер, скорее всего, сидел дома — под ненавязчивым, но бдительным полицейским наблюдением. Р. Джозеф Харриган задержался в конторе на какой-то важной встрече. После рассказа Кончи о приключениях на Ольвера-стрит сестра Урсула решила, что приглашать Грегори Рэндала к Харриганам было бы неразумно, вне зависимости от того, насколько серьезен повод.
Поэтому монахиню слушали только трое Харриганов — Элен, Артур и Конча, — а также Баньян-Баннистер (ради такого случая повышенный в статусе, он присутствовал не в качестве слуги, а как профессионально заинтересованный зритель), лейтенант Маршалл, Мэтт и, разумеется, дремавшая в уголке сестра Фелиситас.
— Начинайте, сестра, — сказал Маршалл. — У меня мурашки по спине, такое чувство, что где-то тлеет фитиль, причем не в этой комнате, но что тут поделаешь? Открывайте шоу, и пусть себе Рим горит.
— Прошу прощения, — начала сестра Урсула, — если мои слова зазвучат чересчур поучительно. Трудно, стоя перед такой аудиторией, не впасть в манеру проповедника. Пожалуйста, прерывайте меня всякий раз, когда сочтете необходимым. Как уже предупредил лейтенант Маршалл, наше заседание носит неофициальный характер. Лейтенант был так любезен, что задал мне несколько вопросов относительно случившегося и сообщил кое-какую информацию. Я полагаю, что в результате раскрыла тайну запертой комнаты, и прошу вас, столь тесно связанных с этим делом, выслушать мои рассуждения. Лейтенант, который несколько дней ломал голову, изучая проблему со всех возможных сторон, пришел к простому выводу, что никакой проблемы вообще нет. Он хочет не просто разрубить гордиев узел, но объявить, что его не существовало вовсе. Иными словами, лейтенант ставит под сомнение показания мисс Харриган. Нет, мисс Харриган, пожалуйста, не смотрите на бедного мистера Маршалла так сердито. Служебный долг детектива — не вмешивать личное отношение в ход расследования, и причины, которые привели к его подозрениям, достаточно убедительны… для протестанта.
— Для протестанта! — эхом отозвался Маршалл. — Дорогая моя сестра Урсула, я весьма уважаю вашу церковь, но отказываюсь поверить, что она является единственным источником здравого смысла. Логика есть логика, даже для протестанта.
— Прошу прощения, лейтенант. Логика — одно дело, истолкование фактов — другое. Восстановим последовательность событий. В воскресенье вечером мисс Харриган сказала вам, что никто не выходил из кабинета, пока она находилась в молельне. До конца вечера и на следующее утро с ней постоянно была племянница. Они вместе отправились на мессу, и мисс Харриган, ни на минуту не отходя от Кончи, приняла причастие. Как вы истолкуете эти факты, лейтенант?
— Я скажу, что мисс Харриган — добрая и горячо верующая женщина. Но ничто не разубеждает меня, что она способна солгать, чтобы выгородить родственника.
— Правильно. Признаю — простите, мисс Харриган, — что не назвала бы подобную ложь немыслимой. Но ее дальнейшие действия, если следовать вашей гипотезе, становятся совершенно невероятными. Всякий католик знает, что ложь — грех, более того, ложь в таком серьезном вопросе — грех не простительный, а смертный. Принять причастие в состоянии смертного греха — самое страшное святотатство, какое только может совершить католик. Если бы мисс Харриган солгала, у нее было бы два пути — воздержаться от ежедневного причастия либо исповедаться в грехе и получить отпущение. Она не сделала ни того ни другого — следовательно, она сказала правду.
— Да будет позволено мне как протестанту, сэр, заверить вас, что
