Смертельный номер - Кристианна Брэнд
— Мы тогда были очень похожи, инспектор, — продолжала Лули. — Одного роста, почти одинаково сложены, у обеих пепельно-русые волосы и, что самое главное, похожие черты лица. Нечто вроде кровного сходства, знаете ли, не совсем одинаковые, но такие, что нас то тут, то там незнакомые люди могли перепутать. А в киноиндустрии нас никто не знал, ее видели лишь однажды, меня вообще никогда. Издатели и другие, кто собирался присутствовать на премьере, настаивали на том, что ей важно туда поехать: там будут фотографировать для газет, она получит известность и так далее. Ну, в общем, мы рискнули, и поехала я. Причесалась, как она, не красилась, говорила тихо и очень мало, и все шло прекрасно, как в сказке. Только в конце приема я не удержалась, слегка развеселилась и немного пошутила. Вокруг стали перешептываться: а эта Баркер и не такая уж зануда, когда немножко выпьет и оживится, крошка…
Инспектор Кокрилл сидел на белом покрывале кровати Лули, тоже походившей на катафалк, болтал коротенькими ножками и рассеянно стряхивал пепел ногтем прокуренного пальца.
— Значит, с этого все и началось?
— С этого. В другой раз она, естественно, опять сказала: давай ты. И это было разумно: я же кое-что говорила на премьере, о чем могли упомянуть при новой встрече, а она бы не знала, как отвечать. К тому же, хотя и ненамеренно, но я создала такой образ, который — как клялась Ванда — ей было не повторить. Тем более ей все эти презентации были противны, а я их просто обожала. Разумеется, наша выдумка казалась мне отличным приключением. Итак, «Лувейн Баркер» с моей подачи расцветала все пышнее с каждой неделей и месяцем. Все считали, что я становлюсь веселее и общительнее, подкрашиваюсь и хорошо одеваюсь, забыв свои мышастые жакетики и юбчонки, потому что растет популярность моего романа. Ванда была очень довольна, что теперь нас не перепутают, если увидят вместе. Она, в свою очередь, стала одеваться и подкрашиваться еще скромнее, чем прежде, а я еще ярче. Я вообще развлекалась. Ее работа стала приносить настоящие деньги, и она за это платила.
— Понятно, — сказал Кокрилл. Дымок от сигареты вился между его прокуренных пальцев. — И вы были согласны принимать ее деньги?
Лувейн сидела откинувшись назад, прижавшись ярко-рыжей копной волос к стене, балансируя на задних ножках стула.
— Да, конечно, — ответила она. — А как же? Я и сама немножко зарабатывала: всякие там мелочи, обзорчики и статейки… В нашей семье у всех был неплохой слог. К тому же я зарабатывала тем, что появлялась в обществе, обсуждала заказы на романы и так далее, не говоря уже о том, что делала все по хозяйству, лишь бы Ванда писала. Я бросила свою работу, сидела дома и была за главного секретаря: этакий загнанный бобик, разрывавшийся между письмами и телефоном. Но только до тех пор, пока мы жили в одной квартире.
— А потом разъехались?
— Да. — Лувейн поставила стул как следует и положила сцепленные руки на стол. — Мы стали волноваться, как бы наш фокус не раскрыли. Ванда особенно. К тому времени она обрела немало почитателей, ее романы стали очень популярны, особенно среди женщин. Читательницы ей писали, их привлекала ее светская манера: они удивлялись, как внешне веселый и общительный человек может настолько глубоко и искренне понимать горести обычных женщин. Если бы ее почитательницы узнали, что их обманывают…
— Мисс Баркер пришел бы конец? — спросил Кокрилл.
Лули резко вскинула голову. Никогда прежде он не видел ее такой серьезной, на миг ему показалось, что она перенеслась от него в другой мир.
— Гораздо больше, чем это, — наконец ответила она. — Читательницам действительно был очень важен такой собеседник. Они воспринимали Лувейн как… настоящего друга.
— И сочли бы себя обманутыми, если бы узнали, что их друг вовсе не вы?
— Они решили бы, что мы их дурачим.
— Итак, вас это очень волновало…
— Дорогой мой, — Лули стряхнула с себя задумчивость, — это было бы катастрофой. Они же писали письма, открывали свою душу! Поэтому мы подумали, что должны стать еще осторожнее. Мы старались еще больше отличаться друг от друга: Ванда делалась все незаметнее, а я — наоборот. Мы выдумывали всевозможные хитроумные уловки, обе выучились этому шрифту восемнадцатого века — тогда о нем навыпускали столько книг — и писали почти одинаково.
— Да, — кивнул инспектор, — я видел, что в своем блокноте Ванда писала курсивом.
— …а потом решили, что нам больше не стоит жить в одной квартире. Естественно, у нас уже тогда была куча денег и мы могли себе позволить разъехаться.
— Мисс Лейн никогда не высказывала недовольства, что ей приходится вам много платить?
— Нет, что вы, — сказала Лули, — ни разу. Мы все разработали по-деловому: часть ее заработка в качестве жалованья мне за работу — а она была немалой, — и потом расходы, самая большая статья: мне же все-таки надо было жить так, как того ожидали от Лувейн Баркер. На этом настаивала сама Ванда. Недовольства не было. Она всегда говорила, что без меня она никогда бы ничего не добилась, и это, по-моему, верно. Как и то, что и дальше ей без меня было не обойтись. Так или иначе, она денег на меня не жалела — нам обеим хватало с лихвой.
Кокрилл вспомнил вещи в номере, где оборвалась жизнь Ванды Лейн, тот плащ от Штибеля, который стоил пятьдесят или шестьдесят фунтов, неброскую роскошь всех ее вещей. Было ясно, что в какой бы мере она ни обеспечивала свое «второе я», у настоящей писательницы денег оставалось бы с избытком.
— Вне сомнения, она понимала, — стал размышлять вслух инспектор, — что из-за нее вы отказываете себе в самовыражении. Вы, наверное, и сами могли бы писать, например.
— Ну, это как сказать.
— Но вы же писали статьи и обзоры?
— Ах, это. — Лули пожала плечами. — Это литературой не назовешь.
Кокрилл повертел в руках сигарету и посмотрел на ее тлеющий кончик.
— Я сейчас задумался кое о чем из того, что вы говорили минеру Сесилу… в тот вечер на пляже…
— Из того, о чем я говорила? — переспросила Лули. — А о чем конкретно?
— Да так, кое о чем. Меня это сразу удивило. Ну ладно,
