Лондонский туман - Кристианна Брэнд
— Они стояли совсем рядом друг с другом... Я сочла само собой разумеющимся, что они вошли вместе... Нет, ничто не говорило, что она вошла после него... Они оба выглядели испуганными...
— А когда доктор Эдвардс сказал, что этот человек мертв?
— Думаю, почти сразу же. Я спросила: «Он мертв?», а доктор Эдвардс ответил: «Боюсь, что да» или что-то вроде того.
— Доктор Эдвардс говорил, сколько времени он был мертв?
— Говорил, что, по его мнению, совсем недавно. Он сказал: «Его убили не тогда». Полагаю, доктор Эдвардс имел в виду, что не во время телефонного разговора. «Он умер всего минуту или две назад».
— Минуту или две?
— Да.
— Учитывая обвинение против моего подзащитного в гом, что он сам убил этого человека минуту назад, это выглядело рискованным признанием с его стороны?
Прокурор перевернул пару страниц своих записей и сделал заметку на полях — планы заключительной речи быстро мелькали у него в голове, как разговоры мистера Джингля{37}: «Ловкий ход: другой доктор мог прийти в любой момент, полицейский врач тоже — подтвердить время смерти; в любом случае, это стало бы известным — лучше назвать его самому...»
— Было какое-нибудь упоминание о телефонном звонке?
— Да, он сказал — не помню, как и когда, — что, должно быть, прошло полчаса с тех пор, как Рауль Верне позвонил, сообщив, что его ударили, и, очевидно, с тех пор он лежал без сознания...
Стенографист, быстро строчивший пером за своим столиком под свидетельским местом, был, возможно, единственным в зале, кто обрадовался, когда Матильда с легким поклоном судье отошла к сиденью слева от скамьи подсудимых. Он молился, чтобы небо послало ему следующего свидетеля, который изъяснялся бы кратко, так как после очаровательного многословия Матильды у него болела рука. Молитва была услышана, ибо следующим оказался Томас Эванс, а менее болтливого свидетеля было трудно вообразить. Томас выглядел сердитым, как всегда, когда чувствовал себя не в своей тарелке, и отвечал тихим ворчливым голосом. Он был очень бледен и, поскольку во время ожидания в коридоре, то и дело проводил пальцами по волосам, они теперь стояли торчком. Да, он давно знает обвиняемого и является его партнером. Да, у него была сестра по имени Роузи Эванс. Да, она умерла. Да, обвиняемый знал ее с детских лет. Да, обвиняемый был старше ее лет на двадцать...
— Он любил вашу сестру?
— Да.
— У вас есть причины полагать, что он был влюблен в нее?
— Да. — Томас посмотрел туда, где сидел Тедвард, и его взгляд говорил: «Что я могу сделать, старина? Они вызвали меня повесткой, и я поклялся говорить правду, а ведь это правда, не так ли?»
Они перешли к сообщению, записанному на бумаге у телефона. Оно было там, когда он пришел домой в тот вечер. Он едва его запомнил — переписал имя и адрес в записную книжку и бросил бумагу в камин. Да, в камине горел огонь. Нет, это не было обычной процедурой, так как сообщения, как правило, записывались в блокноте, а он, естественно, не кидал каждый раз блокнот в огонь. Нет, это сообщение было на листочке бумаге, лежащем на блокноте. Нет, это не слишком необычно — если кто-то принимал сообщение по одному из параллельных аппаратов наверху, он записывал его на первом подвернувшемся клочке бумаги и оставлял его на блокноте. Обвинитель может считать это небрежностью, но мы не живем в ежечасном ожидании предъявления вещественных доказательств на процессе по делу об убийстве... Судья сделал Томасу замечание, и он пробормотал извинение, но выражение его лица говорило: «Тогда скажите, чтобы этот чертов дурак тоже воздержался от комментариев».
Суд слышал от Матильды Эванс, что доктор Эдвардс приходил к ним в дом тем утром. Могла ли записка на клочке бумаге быть написана его почерком?
— Она могла быть написана чьим угодно почерком, — ответил Томас. — Там имелись только адрес и пара слов о диагнозе печатными буквами.
— Является ли обычным писать подобные сообщения печатными буквами?
— Вы не видели почерк моей секретарши, —- сказал Томас.
— Мог доктор Эдвардс знать о привычке вашей секретарши записывать сообщения печатными буквами?
— Мог.
— Он постоянно посещал ваш дом?
-Да.
— Значит, почти наверняка знал это?
— Да, — мрачно повторил Томас, и мысли сэра Уильяма вновь забегали на манер мистера Джингля: «Пришел в дом — услышал, что того человека ожидают с визитом, — принял решение — оставил записку в приемной — молоток — огнестрельное оружие...» Но до молотка и огнестрельного оружия они еще не добрались, поэтому он прекратил «джинглировать» и сосредоточился на задаче добиться от Томаса подтверждения, что Тедвард должен был знать, где лежит молоток и во время его поисков мог наткнуться на оружие. Что касается тумана... Прокурор еще не пришел к выводу, был ли туман необходим для плана Тедварда. Матильда признала, правда нехотя, так как не понимала, к чему может привести этот вопрос, что уже утром имелись признаки густого тумана к вечеру. Он мог заставить остальных подтвердить это, а потом не воспользоваться этими сведениями, если они ему не понадобятся. Томас признал, что утро «выглядело туманным».
Присяжные искренне жалели обвинителя, так как защитник смотрел на него, словно говоря: «Бедняга, неужели ты не можешь придумать ничего получше?» Они сидели двумя терпеливыми рядами по шесть человек, честно пытаясь запомнить каждый ответ на каждый вопрос, абсолютно не понимая, к чему все это ведет, за исключением того, что подсудимый, безусловно, виновен, хотя им не следует принимать решение до самого конца. Ясно одно: мистер Дрэгон отнесся с презрением к вопросам насчет тумана, которыми засыпал доктора обвинитель. «Доктор Эванс, вы не претендуете на звание предсказателя погоды?.. Когда, говорите, вы подумали, что будет туман?.. Значит, вы не могли на это рассчитывать?.. Фактически, вы просто подумали, что это возможно?..»
(«Туман иногда полезен — помог ввести старика Джеймса в заблуждение — он никак не отразился на плане — оставил девушку в машине
